— Отчего народ пьет, Викторовна? — спросит. Помолчит, да сам и ответит: — Атмосферу чует.

Но больше они с подсобником разговоры вели. Махнет, допустим, дядя Вася кистью разок-другой, остановится, папироску закурит и задумается.

— Александр! Ну-ка, напомни — что-то у меня отшибло — сколько у нас в пивной ящик бутылок входит: двадцать или двадцать пять?

Санька в свою очередь лоб наморщит:

— Двадцать пять, однако… Или двадцать?.. Я. дядь Вась, никогда ящиками не покупал. Я за один раз больше двенадцати бутылок не выпиваю…

В другой раз Санька беседу завяжет:

— Вот, дядь Вась, рассказывал мне свояк про мужика одного, который сроду капли в рот не брал, а каждый день косой ходил в дугу.

— Как так?

— А так. Возьмет с утра палку дрожжей проглотит, килограмм сахару-песку съест, чайник воды выпьет — и через два часа у него в кишках самогонка.

— Хех ты! Свой, значит, змеевик-то?

— Ну да.

Так вот и жили.

Генерал окончательно переселился на службу. Ночевал он теперь в своем кабинете, на диванчике. Обеды ему, в большом термосе, шофер возил. Генеральша ему записочки присылала: «Извини, милый, суп сегодня овощной — на мясо не хватает денег… Как ты посмотришь, если я твой штатский костюм, бостоновый, отнесу в комиссионку? Все равно он не модный — у него брюки, если помнишь, зауженные, а теперь расклешенные носят»…

Только к концу месяца не выдержала она, голубка, разлуки — захотелось ей взглянуть на своего сокола. Поехала генеральша к мужу лично. Схватились они за ручки, сироты бедные, смотрят друг на дружку — и не узнают: генеральша худенькая стала, как девочка, на бледных щеках румянец играет нездоровый; у генерала глаза запали и седины в голове прибавилось. Заплакала генеральша горькими слезами и говорит:

— Давай, милый, отпустим их. Не надо мне больше ни паркетов, ни накатов. Мне твое здоровье дороже.

— Отпускай, Иришечка, — благословил ее генерал. — Горн они синим огнем и задаток этот, и прочие расходы. Как-нибудь не пропадем. Все же я генерал пока, и оклад у меня приличный. Заработаю.

Попыталась генеральша этим же вечером отпустить мужиков с миром — да не тут-то было. Не только генерал с принципами-то оказался. И у дяди Васи свои нашлись.

— Нет, Викторовна, это не дело, — сказал он твердо. — Раз деньги уплочены, должны мы, собачьи дети, все до конца довести. И ты уж нам, Викторовна, потачки не давай…

Вот тогда-то генерал и сломался окончательно — пошел на отчаянные меры: вызвал к себе капитана Хверапонтова и сказал:

— Делай чего-нибудь, Иван Прохорович. Не могу больше. Разорят. По миру пустят.

И капитан Хверапонтов Иван Прохорович провел операцию. Блестящую, прямо скажем. Генерала, учитывая его травмированность. он в дело посвящать не стал, сговорился с генеральшей. Выделил ей из своих сбережений денег, велел закупить восемь бутылок «Стрелецкой», полведра пива, ведро картошки и малосольных огурчиков. Генеральша все сделала, как он велел, и объявила мужикам выходной день. Так и сказала: «Сегодня гуляйте». И когда мужики после «Стрелецкой» с пивом попадали (знал старый служака, что посоветовать!), махнула с балкона белым платочком — знак подала.

Доблестный сержант Головко, который явился уже не с тремя, а с шестью помощниками, взял генеральскую квартиру «на шпагу». Обеспамятовавших дядю Васю и Саньку орлы его покидали в бортовую машину и на большой скорости увезли в неизвестном направлении.

…Утром проснулись мужики — как ничего не было; ни генерала, ни генеральши, ни казарменного положения. Тот же заборчик облупленный. К заборчику кисти прислонены. Рядом сами они лежат — валетом. Перед глазами площадь знакомая простирается. Головы, как всегда, с похмелья болят.

Только над головами деревья не зелеными, а желтыми листочками пошевеливают…

Что же касается до генерала, то он после этой истории совсем другим человеком сделался. Оставил легкомыслие-то свое. Пересмотрел. Теперь уж он подчиненным «вы» не говорит — до подполковничьего чина включительно. И в голосе генеральская раскатистость появилась, на букву «р» стал нажимать. Особенно когда раскалится да начнет слова произносить, которых от него раньше слыхом не слыхивали.

Капитан Хверапонтов, старый служака, эти перемены в генерале одобряет.

Шофер же генеральский, который в заочной аспирантуре учится, не очень. И понятно почему. Он теперь свои конспекты от генерала прячет и даже за баранкой по стойке «смирно» сидит.

Впервые мысль о том, что Колобок мог быть не одни, пришла ко мне в голову случайно. Помню, однажды в субботнее утро жена готовила завтрак, а я для чего-то зашел на кухню. Жена пекла мои любимые коржики. Один уже румянился на сковородке, а второй она только раскатывала.

— Послушай, — сказал я, — а зачем, собственно, нужен второй коржик?

— Как это зачем! — удивилась жена. — Один — тебе, одни — мне. Ты что, думаешь — я святым духом питаюсь?

— Хм, — сказал я, — выходит, если бы нас оказалось трое… Гость, допустим, какой-то…

— Ты поразительно догадлив, — сказала жена. — Тогда я испекла бы три.

Я пропустил мимо ушей ее колкость и глубоко задумался.

«А как же Бабка? — думал я. — Ну, та самая, что по сусекам поскребла, по полочкам помела и Колобок испекла? Небось, она тоже не святым духом питалась. Тогда почему испекла лишь один Колобок? Правда, раньше в бедных крестьянских семьях существовал обычай — хлебать всем из одной общей чашки… Но одно дело — одна чашка и совсем другое — один Колобок. Не собирались же они кусать от него по очереди. Странно, странно…»

Я попытался рассмотреть эту проблему с другой стороны — умышленно под углом невозможности появления второго Колобка. Допустим, в то утро у Бабки хватило муки только на один Колобок… О чем, кстати, и свидетельствует фраза: «по полочкам помела, по сусекам поскребла…» Но, во-первых, Бабка могла вместо одного большого Колобка испечь два маленьких. А во-вторых, откровенно говоря, не такой уж бедной была эта Бабка. Если во всей истории с Колобком и есть противоречия, то они как раз относятся к оценке материального благосостояния Бабки и Деда. Ведь замешен-то Колобок был, как-никак, на сметане. По его же собственному свидетельству. Вспомните-ка: «Я Колобок, Колобок…» та-та-ра-та-та и так далее… «на сметане мешен». Оказывается, была у Бабки сметанка! А значит, была коровка. И, вполне возможно, мучица. Короче говоря, не имелось у Бабки достаточных оснований для неиспечения второго Колобка, в то время как испечь его подсказывали и здравый смысл, и естественная потребность.

Но почему же тогда до нас не дошло никаких сведений о судьбе второго Колобка? Короткий, но яркий путь первого описан со всеми подробностями. С того самого момента, как спрыгнул он, горячий и неопытный, с подоконника, покатился за порог, за околицу, в темный лес. Как в дальнейшем, постигая жизнь и накапливая опыт борьбы, перехитрил он недалекого Зайца, грозного Медведя и кровожадного Волка. Как докатился, в конце концов, до той прогалинки, где пал жертвой чудовищной провокации Лисы. А второй?

Что произошло с ним?

Ответ на этот вопрос могли дать только тщательные и всесторонние розыски.

В Деревне я сразу отправился к школьному учителю. Им оказался милейший человек Иван Иванович, краевед-любитель. Иван Иванович привел меня на бывшую окраину Деревни, а теперь — административный центр, и показал рукой па здание нового Дома культуры.

— Вот здесь вот, на этом самом месте, и стояла избушка Бабки с Дедом, — сообщил он. — В позапрошлом году снесли — в связи со строительством.

— А уверены ли вы, что это были те самые Дед и Бабка, не другие? — спросил я.

— Те, — сказал Иван Иванович. — Вне всяких сомнений. Здесь, видите ли, существует традиция — испокон веку пекут только блины да шанежки. А эта Бабка, рассказывают, переселенкой была — из Воронежской будто бы губернии. Ну и, кроме колобков, так ничего стряпать и не научилась. У них даже прозвище по-уличному было Колобковы. Так присохло, что настоящей-то фамилии никто уж и не помнит.