— Че такое, Витек? — спросил Лёва, мгновенно оценив мизансцену: раскрылатившегося друга и нездешнюю фигуру зарубежного джентльмена рядом с ним. — Че этому кенгуру надо?

— Да вот, — сказал Шубейкин. — Фотографирует, понимаешь…

— Так! — Лёва грозно шагнул к иностранцу, — Нью-Йорк таймс? Вашингтон пост?.. А ну, морда империалистическая, засвечивай пленку! Живо!

Господин Хендрик Ван-дер-Мюльде (а это был он) не дрогнул, хотя сразу сообразил, что подвергся нападению местных гангстеров. Опытный путешественник, он умел обращаться с этой публикой. Его однажды в Японии пытались укокошить. Он тогда выпил слишком много подогретой рисовой водки и нечаянно забрел — один, без переводчика — в жуткие трущобы Токио. И там на него, в темном переулке, двинулись два подозрительных типа. А известно, что японские гангстеры самые свирепые в мире. Но господин Ван-дер-Мюльде знал прием. Не дав им приблизиться на расстояние удара ногой в ключицу, он поднял руку и громко выкрикнул: «Но американ!.. Деньги есть!» После чего господин Ван-дер-Мюльде трое суток кутил с этими симпатичными парнями, кочуя из притона в притон, пока не был отловлен сотрудниками посольства.

Вот и сейчас он произнес свое заклинание и, великодушно улыбаясь, протянул Лёве две пятидолларовые бумажки.

Через минуту господин Ван-дер-Мюльде понял, что допустил промашку: следовало протянуть этому громиле сразу весь бумажник. Но бумажник находился там, где ему положено быть, — в заднем кармане куцых штанишек, а две ассигнации, заранее приготовленные, чтобы поощрить ими первого встречного бродягу, хранились под рукой — в нагрудном карманчике рубашки. Хендрика подвела поспешность.

— Чего, чего? — спросил Лёва. — Че он такое буровит. Витек?

Шубейкин пожал плечами: — Говорит, вроде, что не американец. Мани предлагает… деньги то есть.

Сильнее нельзя было оскорбить Лёву Кускиса. Давно и беспошлинно занимаясь разнообразной индивидуальной трудовой деятельностью, он был не бедным человеком, деньги вполне презирал, небрежно называл их «бабками» и «тугриками». Да если бы даже и бедным был… Как ему, Льву Кускису, гордому советскому человеку, осмелились протянуть подачку?!

Произошла безобразная сцена. «Пусть этот хмырь болотный, — кричал Лёва, брызжа слюной, — засунет свои вшивые бабки псу под хвост! У себя на Бродвее! Пусть сам ими подотрется, козел! А если не хватит, Лёва добавит! (При этом он выхватил из тесного кармана внушительную пачку сложенных пополам двадцатипятирублевок, покрутил ею перед носом отшатнувшегося господина Ван-дер-Мюльде и спрятал обратно). — В гробу, — сообщил Лёва на предельной ноте, — в гробу он видел таких Рокфеллеров! В гробу и в белых тапочках!.. И вообще, если этот гад немедленно не засветит пленку, он, Лёва Кускис, засветит ему промеж глаз!».

Кончилось тем, что перетрусивший господни Ван-дер-Мюльде снял с шеи фотоаппарат, присовокупил к нему бумажник и протянул Лёве красноречивым жестом: «Забери все, отпусти только душу на покаяние!»

— Лев! Оставь его! — умолял измаявшийся Шубейкин. — Давайте уйдем!

Леву и самого испугала столь внезапная и полная виктория. Но показать тыл сейчас было бы зазорно. Поэтому Лёва, капризно отпихнув предложенную ему контрибуцию, сказал:

— Пусть поллитру ставит… фрайер! У него там что — валюта? Вот пусть гонит бутылку виски.

— Да где он возьмет виски-то? — пожалел иностранна Витя.

— Как где? В «Березке»… Ты, корабль пустыни! — высокомерно обратился Кускис к побежденному. — Можешь купить бутылку уиски? Бэлая лошайд? И-го-го! Понимаешь?.. Ол райт шнапс тринкен! — и Лёва сопроводил свой вопрос международным жестом.

— О-о, йес! — просиял господин Ван-дер-Мюльде. — Понимаешь! Да-да! Шнапс! Очень ка-ра-шо!

Фу ты, господи! Все становилось на место: повторялся токийский вариант. Гангстеры везде были гангстерами, а толстый бумажник — толстым бумажником.

Они отправились в хитрый валютный магазин с навечно заколоченными парадными дверьми. Лёва, однако, знал способ проникновения внутрь. Он позвонил с черною хода, подмигнул впустившей их девушке: «Рябчика заграничного привели, Мусик, "Белой лошалью" интересуется. Есть?»

— Да хоть залейся. — дернула плечом Мусик. Господин Ван-дер-Мюльде торжественно приобрел бутылку виски.

Лёва приотстал и, пошептавшись с продавщицей, унес еще две. Его учетверенный рубль и здесь срабатывал безотказно, не хуже тщеславного доллара.

В мастерской у Шубейкина господин Ван-дер-Мюльде, индя, как Лёва бесстрашно льет в мутные стаканы виски, забеспокоился было, начал объяснять, что так нельзя, опасно, следует этот напиток обязательно разбавить. «Жжюче! — пугающе говорил он, теребя себя за кадык. — Здесь… жжюче! — и тыкал пальцем в стаканы. — Лёда! Лёда!»

— Да ни хрена с тобой не будет — так стрескаешь! — успокоил его Кускис, разламывая на три части черствый батон. — Нету у старика холодильника, не завел еще. Жжюче. жжюче… напугал. Видали мы твою белую клячу! Верно, Витек?

Шубейкин, не употреблявший ничего крепче кефира, лишь поднял вверх светлые брови.

Господин Ван-дер-Мюльде, выпив неразбавленный виски, нашел, что это не так уж страшно. Более того: после второй порции, последовавшей стремительно вслед за первой, он обнаружил внезапное просветляющее действие напитка. Ему показалось, что он вполне понимает язык своих собеседников. Вернее, наоборот: что они его достаточно хорошо понимают. Во всяком случае, соединенными усилиями им удалось, наконец-то, установить кто есть кто: господин Ван-дер-Мюльде не есть шпион, он независимый бизнесмен: Лёва не гангстер, он тоже… независимый… ну, бизнесмен не бизнесмен, а — как бы это? — деловой человек, предприниматель — о! (тут они, чокнувшись по-русски, выпили в третий раз); Шубейкин — не лаццарони, нет! («У меня даже не берет!» — бил себя в тугую грудь Лёва.) Дальше, правда, возникла заминка: труднее оказалось объяснить господину Ван-дер-Мюльде суть и, так сказать, движущий пафос Витиного эксперимента.

— Из принципа он, понял?! — шумно втолковывал Лёва. — Чтобы доказать всем! Ну, как у вас там один дух по канату над Ниагарой прошел — помнишь?

— Лев, по-моему, он все-таки не американец, — подсказал Шубейкин.

— Да какая разница, — отмахнулся Кускис. — Короче, из спортивного интереса. Во! — сейчас врубишься: спорт! Усек? Дас ист спортсмен!

Господин Ван-дер-Мюльде усек. Господин Ван-дер-Мюльде горячо потряс Вите руку. Спортсменов он уважал. Элкьяер! Марадона! Десять тысяч фунтов стерлингов за один выход на поле. Спорт — тоже бизнес. Хороший бизнес!

Он закивал. Уважительным взглядом окинул Витину мастерскую: вери гуд! Ка-ра-шо!

Посмотреть у Шубейкина было на что. Сам-то он полагал, что главное его богатство — картины, плотно, одна к одной, развешанные по стенам. Но господин Ван-дер-Мюльде другое ценил в этой жизни. Больше всего восхнтила его могучая четырехспальная кровать под балдахином, в стиле ретро. О, это было достойное сооружение! Он даже почтительно поаплодировал кровати: колоссально! И так же почтительно поинтересовался: сколько? Сколько может стоить здесь это чудо архитектуры?

Витя поскреб в затылке:

— Затрудняюсь вам ответить точно, — сказал он. — Видите ли, промышленность давно такие не выпускает, если только в комиссионке… Мне-то лично вот эта обошлась в бутылку.

Да, за громоздкие предметы, за мебель и утварь, Вите Шубейкину приходилось иногда платить. Скажем, хорошие летние туфли или зимние ботинки можно было свободно выудить из мусорного контейнера. Или раздобыть другим способом, более «галантерейным», которым преимущественно и пользовался Витя Шубейкин. Он, когда догоняла нужда (запасов Шубейкин не создавал), просто прогуливался возле обувных магазинов, подкарауливал какого-нибудь переобувшегося гусара или почерневшего внезапную аварию командированного. Такая обувь, с ноги, оказывалась, как правило, мало ношенной, хотя нуждалась иногда в мелком ремонте, особенно — брошенная людьми командированными, заезжими. Но Шубейкина это не смущало: он освоил искусство холодного сапожника и на починку не тратился.