— Как это через потный? — не понял Толкунов. — В бане, что ли, хомут парили?

— Опять двадцать пять! — развел руками Шестернин. — На коне работаешь, а такого не знаешь. С потного коня должен быть хомут. С горячего.

— М-гу, — переломил бровь Федор. — Ну, это можно устроить. Это в наших силах.

— Федя, — старик Шестернин оробел. Понял, что лишнее сболтнул. — Так ведь то колдуны были, не экстрасенсы. Времена-то какие, подумай.

— Я его, курву, — зло сказал Толкунов, — не то что через потный хомут… я его за свою корову через игольное ушко прогоню!..

О дальнейших событиях даже рассказывать неудобно. Стыдно. Федору запала в голову эта адская мысль. И он на другой день приглашает Мозгалюка к себе, будто бы в гости. Ставит на стол бражку, режет свиное сало, лук кладет.

— Давай, Степан Петрович, угощайся. Нюшка, подливай куму. А я только на работу доскачу — директор чего-то вызывал.

Выбежал он во двор, прыгнул в телегу (лошадь у него уже запряженная стояла) и погнал галопом — до дурдома и обратно. Прилетел назад, хомут с коня долой и заносит его в избу.

— Ну-ка, — говорит, — специалист рваный, лезь через хомут!

Мозгалюк дико глаза вытаращил:

— Ты что, Федор, пьяный?.. Вроде бражку-то я пил.

— Лезь, поганая твоя морда! — кричит Федька. — А то башку отсеку! — и хватает лопату штыковую — возле печки стояла.

Мозгалюк видит — дело плохо. У Федьки, пожалуй, не заржавеет. Сунулся он было в дверь, а там Нюрка стоит. Со скалкой. Тоже баба оторви да брось.

Заплакал Мозгалюк и полез. Хотел фуфайку сбросить для удобства, но Федор не дал.

— Лезь так, осколок! Нечего тут шебуршами трясти! Мозгалюк просунулся до середины и застрял: вперед не может, назад не пускают.

— Федька! — взмолился он. — Вытащи меня ради Христа. Что же ты делаешь со мной, сукин сын!

— Ну-ну! — говорит Федор. — Ты мне горбатого не лепи. Тебя вытащишь, а потом руки отсохнут. Давай скребись сам. В другой раз будешь знать, как чужих коров портить.

В общем, пролез Мозгалюк через хомут. Встал у порога — весь склизкий.

— Эх, — говорит, — Федор, Федор! До чего же темный ты человек!

— Зато ты теперь очень светлый стал, — оскалился Федор. — Вполне прозрачный. Обезвреженный. Академик хренов… Петушиная смерть.

Мозгалюк после этого скандального случая упал духом, людей начал сторониться. По дворам, конечно, уже не ходит и предреканиями не занимается. Больше того: недавно у него собственный петух перестал кур топтать. И у коровы молоко пропало. Так что Мозгалюк сейчас ищет покупателя на свой домишко — хочет податься обратно под Кишинев.

Федор Толкунов держит себя героем и спасителем населения. А горластая Нюрка его распевает на гулянках вышеприведенную частушку.

Старик Шестернин, чувствующий, видать, во всем этом свою косвенную вину, иногда поправляет ее:

— Экстрасенсы надо говорить… дура!

— А мне до фени! — отмахивается Нюрка. — Зато по-моему складнее.

Вот история, середину которой недавно поведал мне мой приятель Вася Припухлов, концовку я восстановил сам — по наблюденным когда-то сценам, слухам, намекам жены и соседей, а начало, тому назад года два, слышал от случайной попутчицы в самолете и, признаюсь, воспринял его как анекдот. Теперь все это в прошлом, можно лишь улыбнуться, даже и посмеяться. Отчего бы действительно не посмеяться над прошлым, если жить мы теперь стали лучше — во всех отношениях: честнее, трезвее, богаче? В частности, Вася Припухлов бросил пить — причем задолго до объявления всенародной борьбы с этим постыдным явлением. А раньше он, надо сказать, крепенько зашибал, через что и угодил в действующие лица этой самой истории.

Итак, начнем сначала, то бишь со средины.

Середина

Значит, Вася (пардон, Василий Илларионович) бросил пить, образумился и — с целью накопить денег на машину — стал подрабатывать, проще говоря, шабашить во время очередных отпусков: он инженер-электрик высокого класса, голова у него светлая и руки золотые — его в любую «дикую» бригаду с руками этими отрывали, что называется. Накопил он в результате изрядную сумму, а именно — четыре тысячи без каких-то рублей. Накопил и думает: «Ну, еще пару сезонов, от силы три, поупираться — и, считай, с колесами я. В крайнем случае тысчонку можно будет в долг перехватить — у тестя».

Как вдруг читает в местной «Вечерке» объявление:

Вот тогда-то Вася и прибежал ко мне (мы через дорогу живем), бил себя в голову двумя кулаками сразу, содрогался от рыданий, выкрикивал:

— Лопух! Кретин! Недоумок!.. Вот этими самыми руками! Три с лишним тысячи… И куда? В унитаз!.. Балда! Фрайер!..

Случилось с ним — давно — следующее.

Он, когда еще пристрастие пагубное имел, собрался как-то в командировку, на юг. Решил на дорожку подкрепиться, зашел в ближайший от аэроагентства кафетерий (он его частенько посещал), сказал знакомой барменше:

— Налей-ка чего-нибудь… оскорбляющего человеческое достоинство. Сто граммов.

Барменша налила ему сто коньяка, недолила, конечно, как постоянному клиенту, на полсантиметра (Вася спокойно это воспринял — обычное дело), а при расчете разошлись они в копейке.

Да ладно, мать, не ищи, — великодушно сказал Вася. — Чай, не последний день видимся.

Но барменша показушно запринципиальничала и выбросила ему на стоику коробок спичек.

Он вышел из кафетерия, сунул в рот сигарету, собрался прикурить, а коробок этот, обнаружилось, набит ватой. И поверх ваты лежит тоненькое золотое колечко, на утолщении которого прилепились шесть каких-то светленьких бородавочек. Крохотные такие — со спичечную головку. Незавидненькое, в общем, колечко. Но к нему на ниточке привязан, тоже крохотный, ромбик и на нем цена обозначена. Прочел ее Припухлов и глазам не поверил: ни-чего себе — 3323 рэ!.. Он даже запятую поискал: может, все-таки 33,23 рэ? Или, хотя бы — 332,3 рэ?.. Нет, все точно — 3323 рэ, как одна копеечка… Это кто же такие покупает? Принцы наследные? Обалдеть!

Вася вернулся в кафетерий, положил коробочку на стойку, сказал интригующе:

— Ну-ка, мать, открой. Посмотри, сколько ты на сдачу выбрасываешь.

— А что такое? — насторожилась барменша.

— Да ты открой, открой! — весело повторил Вася. И сам открыл. — Глянь-ка. Ты миллионерша, наверное? Первая леди.

Барменша глянула на кольцо — на Васю — снова на кольцо — опять на Васю… непомерно расширенными глазами. И вдруг глаза ее резко, зло сузились.

— Нарезался уже где-то, — сказала она, — Надрался… алкаш! Ты что мне тут суешь?.. Сволочь! Подзаборник! Я тебя счас определю! Я тебе покажу леди!.. Теть Фрося! — закричала она кому-то через плечо. — Вызывай сотрудника! Срочно!.. Ну, все! Все! Счас ты у меня поедешь… гадина, вонючка!

Вася вылетел из кафетерия пулей, с зажатым в кулаке коробком. Мать перетак! Куда же теперь с ним? Куда?!.. Самому разве в отделение рвануть? Оно тут — за углом… А если ему там — ну-ка дыхни? Он же выпил. И повезут… они такие. А главное — ему же лететь надо. Вон уже автобус рейсовый против агентства стоит, под парами.

В полной прострации он машинально пересек улицу, сел в автобус. Коробок спрятал пока во внутренний карман пиджака.

По дороге в аэропорт разыгралась у него фантазия. «А вдруг это проверочка? — стал думать Вася. — Проверяют меня… Специально?» Он фильм как-то смотрел по телевизору. Многосерийный. Там наши контрразведчики (или как они называются?) вылавливали шпионов… дипломатов. И всех, кто с ними в контакт входил, хоть мало-мальски соприкасался, снимали втихушку на пленку. И потом прокручивали. А там один мужик был, тоже соприкасавшийся. Механик какой-то. Он каждый день в обеденный перерыв в один и тот же магазин заныривал, в «Соки — воды». Занырнет, стакан водки у знакомого продавца под видом минералки шарахнет — и назад. А его аккуратненько снимали. Думали сначала, что он не водку пьет — минералку и что продавец этот тоже агент, а не просто спекулянт, а магазин — явка.