— Вот он! — Телеоператор показывает куда-то большим пальцем.

Мы видим маленькую фигурку, быстро, почти бегом, шагающую по безлюдной, полутемной улочке. Здесь меньше прохожих, почти нет транспорта. Убийца то и дело тревожно оглядывается. Но смотрит он лишь назад, а не наверх — все нью-йоркское небо утыкано частными вертолетами, и они привлекают внимание только в тех случаях, когда падают кому-нибудь на голову.

— Держитесь той же высоты, Алвин! — предупреждает ведущий. — А то еще спугнете! Какая это улица? Я сейчас свяжусь с полицией.

— Это возле Гансвуртского рынка! — кричит кто-то из зрительного зала.

— 114 западная! — уточняет другой.

— Спасибо, Алвин, я уже в курсе.

Весь этот разговор ложится на кадры мрачной улицы, по которой спешит убийца.

Переключение. Ведущий набирает телефонный номер.

— Полиция! — кричит он. — Полиция! — он чертыхается. — Что-то с телефоном! — он хватает другую трубку. — Почему нет связи с полицией?.. Что? Вся наша телефонная система не действует, еще один сюрприз. Сейчас единственная надежда на наш вертолет.

Я всматриваюсь в возбужденные лица зрителей. Не может быть, чтобы они не разгадали дешевого трюка.

Будь даже все телефонные провода оборваны, круглому идиоту и то должно быть ясно, что связь с полицейскими можно установить при помощи парящих над ними вертолетов. Но ни один человек в зале и не заикается об этом.

Ни один из сидящих у домашнего телевизора не поддается первому порыву — позвонить в полицию самому.

Они чувствуют себя монопольными владельцами небывалого события, они желали бы продлить его до бесконечности, пуще смерти они боятся той минуты, когда убийца будет пойман.

Словно почувствовав это, он замедляет шаг, останавливается, вытирает носовым платком лицо и липкие от страха руки. Потом идет дальше обыкновенной, чуть убыстренной походкой спешащего домой человека.

Короткие, наплывающие друг на друга кадры: полицейские патрули рыщут по городу, операционная госпиталя Святого Патрика, один из посетителей театра глубоко затягивается сигаретой “Телемортон”, совещание у начальника полиции. Снова операционная. Еще один курильщик.

А в зрительном зале выбиваются из сил перебегающие от одного к другому санитары. Это уже не вызванные чудовищным напряжением обморок или истерия. Это слабость от истощения, от беспрерывного впитывания невероятного концентрата всего, что когда-либо фабриковалось жизнью или кинематографом.

— Я понимаю, что ваши силы на исходе, — улыбается на экране ведущий. — Вполне возможно, что посетителям нашего театра придется провести здесь всю ночь.

Телемортон позаботится об удобствах, Я вижу на экране его палец — огромный палец, нажимающий на кнопку. Одновременно слышу за спиной какой-то космический звук. Оборачиваюсь. Пять тысяч кресел плавно принимают почти горизонтальное положение. То-то меня удивила их странная форма. И, совсем как в самолете, из спинок выдвигаются раструбы озонаторов. Под их тихое жужжание телемортоновские девушки в мини-юбках раздают посетителям целлофановые пакеты с бутербродами и самонагревающиеся пластмассовые бутылочки с черным кофе.

Все это показывается на экране под комментарий ведущего:

— Угощение бесплатное! И так будет каждый день! Входные билеты, дающие право провести в телевизионном, театре двадцать четыре часа, — премия нашим болельщикам! К каждой десятитысячной пачке сигарет “Телемортон” приложен один билет!.. Между прочим, могу вам сообщить: к нам все время поступают предложения от ведущих фирм предоставить им хотя бы полминуты для рекламных объявлений. Нам предлагают фантастические суммы. Но интересы зрителей для нас важнее, чем коммерция.

На экране крупным планом винтовка со снайперским приделом. Эксперт по оружию, демонстрируя магазин с патронами, объясняет шефу полиции, что сделано три выстрела.

Убийца идет уже по другой улице, подходит к автобусной стоянке, но при виде обгоняющей автобус полицейской машины скрывается в переулке.

Хрустит целлофан, один из зрителей вонзает в аппетитный бутерброд крупные белые зубы. Еще слышно чавканье, а на экране уже появился огромный шар. Первое впечатление — заснятая спутником Земля. Но почему океаны красного цвета?.. Почему материки так сверкают?.. Шар быстро уменьшается в размерах, превращается в пулю, с которой стекает кровь… Мы в операционном зале. Окровавленная плоть, в которой копошится скальпель.

— Первая пуля благополучно извлечена, — докладывает чей-то голос. — Профессор Маркин уже нащупал вторую.

А убийца, видимо, решив, что пользоваться автобусом небезопасно, спускается в подземный переход. Вынырнув из него он убыстряет шаг, не оглядываясь, проходит несколько кварталов, сворачивает за угол. Судя по уверенной походке, преступник должно быть принял какое-то решение, направляется куда-то с определенной целью.

Ажиотаж в зрительном зале нарастает. Все больше посетителей прибегают к волшебному воздействию телемортоновских сигарет, над залом плывет облако, рассасываемое бесшумным кондиционером.

Куда направился преступник? Может быть, в ближайший полицейский участок, чтобы добровольно сдаться в руки правосудия? При одной мысли об этом они готовы его линчевать. Он принадлежит им, только им!

Режиссер передачи мгновенно уловил состояние зрителей. Все короче становятся вставки из операционного зала, показывающие извлечение пуль, перебои в сердечной деятельности, подключение искусственного сердца, все меньше внимания уделяется бестолковым поискам полиции. Объектив неотступно следует за убийцей. Вот он, пройдя дворами, вышел на улицу с приземистыми и шестиэтажными жилыми казармами. Темные окна, вдали слышны пароходные гудки. По его движениям чувствуется — местность ему хорошо знакома. Вот он остановился перед одним из домов, в последний раз оглянулся, исчез в дверях.

Неужели мы больше не увидим его? Прекратилось шуршание целлофана, разговоры, даже покашливание курильщиков. Телевизионный театр замер, прислушиваясь к тихому жужжанию невидимого лифта, на котором поднимается убийца.

В одном из окон шестого этажа зажигается свет. К окну подходит человек. Это он! В зрительном зале шумный вздох облегчения. Убийца перегибается через подоконник, оглядывает темную улицу. Вдалеке слышен рев полицейской сирены. Убийца отскакивает от окна, подбегает к выключателю, свет гаснет. Он сделал то, что инстинктивно делает каждый затравленный человек — ищет спасения в темноте.

Но для инфрасъемки не существует преград. И секунду за секундой, минуту за минутой мы продолжаем следить за каждым его движением. Видим, как он мечется по комнате, обессиленный, падает на диван, снова вскакивает, трясущимися пальцами ищет в кармане сигареты, не может их нащупать, выворачивает карман. Вот они наконец! Знакомая коробка — башня телецентра в миниатюре. Ничего сверхъестественного, если учесть, что ему, как и всем посетителям, раздали телемортоновские сигареты. И все же зрителей охватывает мистическое чувство — человек, совершивший убийство во время передачи Телемортона, курит сигареты Телемортона, и Телемортон показывает его миллионам.

Тягучие минуты, словно отмеренные разбросанными по полу окурками. Но для зрителей, превратившихся в нервный придаток экрана, время бежит с космической скоростью. Некоторые зрители, вероятно, видели убийство Ли Освальда, некоторые — убийство Роберта Кеннеди, за эти десять лет, пока я был отлучен от цивилизации, телевидение, должно быть, не раз задабривало аудиторию подобными сценами, но никогда, никогда не представлялась уникальная возможность — почувствовать состояние убийцы вскоре после совершенного преступления, при помощи сверхчувствительного ока заглянуть в его словно лишенный черепной коробки мозг.

Переключение. Ступеньки, по которым на бесшумных подошвах поднимается телеоператор. Грязная лестничная площадка со множеством дверей. Тусклая лампочка под потолком, проволочные корзины с мусором. Телеоператор показывает кому-то на одну из дверей. Крупным планом цифра: 76, под ней написанная от руки визитная карточка: Джордж К. Васермут.