Конечно, контактировали они, прежде всего, с теми, кто работал в холдинге Гусинского. Но Гусинский ещё платил чеченцам деньги, и его Елена Матюк ещё не была похищена, не пропущена по кругу боевиками и не заснята во время сей групповухи, — и потому к ним за информацией тянулась уже не только вся либеральная, но и подчас нормальная пресса. А что? — природа не любит пустоты, особенно природа информации.

Военные же поняли это поздно, а поняв, начали действовать традиционно топорно. Работать с прессой не умели, армию на работу с ней не мотивировали… То есть результаты и так были плохие, а тут ещё и прапорская пьянь чуть не убила журналиста крупнейшей газеты страны…

Через какое-то время тот случай стал восприниматься с изрядным розовым флёром. Ну, где-то в глубине души жило приятное ощущение, что он не склонил головы, не упал в грязь — фигурально и физически. Не струсил. Но чего взять от мальчишки, коим он тогда и был? Мужчинство повышало самоуважение, да…

Так что если убрать из рассмотрения реальные выстрелы пьяного прапора, то всё же забавный инцидент, что ни говори. Наподобие того как коллега его бывший по «АиФу», Сашка Каноткин, по пьяной же лавочке угнал БТР в Ханкале. Сел покататься. Надо полагать, с согласия собутыльников-военных, с которыми бухал тогда. А может, и нет. В смысле — может, и не было согласия, сам он не помнил. Просто слегка протрезвев обнаружил себя за рулём боевой машины, совершенно в одиночку, и гоняющим её по кругу с завёрнутыми в край колёсами. И, как рассказывал, всё никак не мог довернуть баранку, чтобы сделать полицейский разворот. Кажется, поспорил, что сможет. Но тоже не помнил. Вытаскивали его чуть ли не в ходе боевой операции, с вызовом едва ли не спецназа — потому что как на ходу забраться в мечущуюся по плацу боевую машину?

Скандал вышел знатный, потому как всё это видел какой-то большой начальник. Зато и веселья от пересказа этой истории, обраставшей каждый раз всё новыми и новыми деталями, было море.

Н-да, нынешняя история, похоже, не кончится весёлыми рассказами… Собственно, весёлых не будет по любому: оставшееся в снегу тело Сашки Корзуна — достаточно мрачная тень на то, что произошло или произойдёт…

Второй раз его тащили на расстрел в Афганистане. И произошло это по пути от генерала Хизбуллы. Да, глупо было отказываться от сопровождения. Но уж больно торопился тот в Мазари-Шариф к своему начальнику с последними новостями и каким-то важным посланием от Ахмад Шаха. Да и что, казалось, могло произойти здесь, в глубине Дустумовских владений, когда большой человек лично сажает русского журналиста в остановленный на блок-посту «МАЗ», чтобы подбросили до Хайратона?

Допотопный грузовик двигался с одышкой и кряхтением. Пустыня — живая, она вновь откусила часть шоссейного полотна, вывалив на него языки серо-жёлтого песка. Где-то там, сзади, сюда ковыляют два доходяги-бульдозера, а пока нашему древнему ископаемому приходится обиженно реветь, объезжая бархан по целине. Как только он нащупывает колёсами наждак асфальта, внутри его изношенного организма что-то всхлипывает, рычаг передачи со скрежетом встаёт на место, и пустыня начинает уходить назад чуть быстрее.

Александр всё больше раскаивался, что решился на эту авантюру — добираться самостоятельно. Напряжение в кабине было столь плотным, что казалось, будто всё здесь запаяно в стекло. Старик-водитель изредка бросал на попутчика оценивающие взгляды. В них было все что угодно кроме дружелюбия. Его молодой помощник — то ли сын? — не отрывал глаз от дороги. Но в его безразличии было столько нарочитого, что прямо воочию представлялся направленный на русского автомат. Сзади, на лежанке для сменного водителя молча сидели еще двое молодых парней и таджик средних лет. Самая удобная позиция, чтобы беспроблемно придушить. Или по голове монтировкой… И вокруг пустыня — на десятки километров…

Что такое человек один среди афганцев и среди пустыни, без защиты и без документов, до омерзения грязный после трёхдневного ползания по блок-постам с налётами и обстрелами, и вооружённый лишь старой видеокамерой с коцанным кассетодержателем на резиночке?… К тому же Александр видел, как напряглись лица тех, кто был в машине, как бритвой резанули по нему глаза старика-водителя, когда на блок-посту прозвучало слово «шурави»…

Когда старик-водитель зачем-то остановил своего простреленного железного динозавра, секундный страх по-настоящему заставил забиться сердце. Но остановка была вовсе не для того, чтобы прикопать русского в пустыне. Старик достал какую-то коробочку с маленькими зелёными шариками и бросил часть из них себе в рот. Наркотик, что ли? А потом сказал:

— Москава — карош. Русия карош. Дустум карош. Ахмад Шах карош. Талиба — палох.

После чего снова пришпорил своего бронтозавра. И тем самым словно разрешил напряжению раствориться в воздухе. Как оказалось, за рулём — беженец от своей гражданской войны, что разразилась в Таджикистане после распада СССР. Беженец был не «вовчиком», не был он и «юрчиком» — не принадлежал, в общем, ни к одной из противоборствующих сторон. Был он — чужая жертва в чужой войне. И теперь вот застрял в Афганистане. Но из слов его лилась такая тоска по родине, причём именно по советской родине, что буквально сжималось сердце! От осознания невозможности хоть чем-то помочь ему…

Рухнула империя. Вот ещё один её след — эта пробоина в ветровом стекле, прямо против лица… Здоровая, миллиметров двадцать, от зенитного, должно быть, пулемёта. Странно связывала она, эта пробоина, его с тем лейтенантом или прапором, что ехал здесь старшим машины, вглядываясь в горы, с которых и хлестнула ему в лицо последняя очередь…

И крутился в голове куплет из старой солдатской песни, тех ещё, афганской войны, лет:

Вообще говоря, Афганистан 1997 года уже не был в целом враждебен «шурави». Если в каких-нибудь горах под Джелалабадом к кочевым пуштунам в руки попадёшься — тогда пиши пропало. Но тут, на севере, где узбекский властитель генерал Дустум в Ташкенте дом имел, да и с Россией был вась-вась, — тут всё было внешне мирно. Никто не смотрел враждебно. Чуже, как на чужака, — да. Но без вражды. Время лечит, действительно. Южнее Саланга, в царстве Ахмад Шаха, было наверняка более опасно. Но и там — даже эти самые «львы» «льва Панджшера», эти масудовские головорезы, враждебности не проявляли. Как забыть эти слова: «Ну, руси, будем душман добит»? А этого маленького танкиста на блок-посту, что всё угощал гроздью роскошного винограда? А когда Александр, боясь, что потом пронесёт, отказывался под предлогом, что грязный, мол, виноград, — танкистик с готовностью обмакнул кисть ягод в ведро с не пойми какой водой и радостно протянул её снова?

Чисто человеческое движение души. После того как Александр поучаствовал минутно в бою, отогнав талибский истребитель от блок-поста. Вроде даже боевое товарищество у него с этими «духами» сложилось. Винограда оторвал пару ягодок — не обижать же человека. Повезло, живот остался на месте. Видать, и впрямь помыл ягоды танкист…

Ещё одним образом мирного, хоть и воюющего Афганистана в сознании Александра стал тогда продавец под навесом на рыночке в каком-то селении под Чарикаром, пытающийся продать скрученный в бывшем общежитии советских специалистов водопроводный кран. Все остальное, чем торгуют многочисленные дуканщики, — по сути, продукция натурального хозяйства: рис-изюм-кишмиш, ножи-мотыги, ткани ручной выделки. В каждом кишлаке всё это производится, так что вынос этого добра на рынок, где все такие же, как ты, производители риса-кишмиша, товарообмена, по сути, не обеспечивает. И значит, нет прибыли.