Поиск
КОШАЧЬЯ СХОДКА
Кровля моего жилища
В прошлую субботу стала
Местом общего собранья
Для котов всего квартала.
По чинам расположились
Чем почтеннее, тем выше:
Наиболее маститым
Отведен конек был крыши.
Черные стеснились слева,
Белые сомкнулись справа,
Ни мур-мур, ни мяу-мяу
Ни единый из конклава.
Встал, дабы открыть собранье,
Пестрый кот с осанкой гордой,
Загребущими когтями
И величественной мордой.
Но другой на честь такую
Заявил права, — тем паче,
Что он слыл как провозвестник
Философии кошачьей.
«Братья! — вслед за тем раздался
Вопль заморыша-котенка;
Был он тощим, словно шило,
Чуть держалась в нем душонка.
Братья! Нет ужасней доли,
Чем судьба котенка в школе:
Терпим голод, и побои,
И мучительства. Доколе?»
«Это что! — сказал иссохший,
С перебитою лодыжкой
Инвалид (не поделил он
Колбасу с одним мальчишкой).
Это что! Вот мой хозяин,
Из ученого сословья,
Исповедует доктрину:
„Голод есть залог здоровья“.
Чем я жив, сам удивляюсь.
Адские терплю я муки,
Поглощая только знанья
И грызя гранит науки».
«Мой черед! — мяукнул пестрый
Кот-пройдоха сиплым басом.
Был он весь в рубцах, поскольку
Краденым питался мясом.
Вынужден я жить, несчастный,
С лавочником, зверем лютым;
По уши погрязший в плутнях,
Он кота ругает плутом.
И аршином, тем, которым
Всех обмеривает тонко,
Бьет меня он смертным боем,
Если я стяну курчонка.
Пряча когти, мягкой лапкой
Он ведет свои делишки:
Покупателю мурлыча,
С ним играет в кошки-мышки.
Ем я досыта, и все же
Я кляну свой жребий жалкий:
К каждому куску прибавка
Дюжина ударов палкой.
Хоть не шелк я и не бархат,
Мерит он меня аршином.
Вы мне верьте — хуже смерти
Жизнь с подобным господином».
Повздыхав, все стали слушать
Следующего собрата.
Речь, манеры выдавали
В нем кота-аристократа.
«Вам поведаю, — он всхлипнул,
О плачевнейшей судьбине:
Отпрыск знаменитых предков,
Впал в ничтожество я ныне.
Обнищав, от двери к двери
Обхожу я околодок
И свои усы утратил
На лизанье сковородок.
Должен я в чужих помойках
Черпать жизненные блага,
Ибо хоть богат сеньор мой,
Он отъявленнейший скряга.
Голодом моря, однако
Он не пнет и не ударит:
Ведь тогда б он дал мне взбучку,
А давать не может скаред.
Нынче, из-за черствой корки
Разозлясь, он буркнул хмуро:
„Жалко бить: скорняк не купит,
Коль дырявой будет шкура“.
Неужели вас не тронул
Страшной я своей судьбою?»
Он замолк. Тут кот бесхвостый
И с разорванной губою,
Кот, что выдержать способен
Десять поединков кряду,
Кот, что громче всех заводит
Мартовскую серенаду,
Начал речь: «Я буду краток
Не до слов пустопорожних,
Сущность дела в том, сеньоры,
Что хозяин мой — пирожник.
С ним живу я месяц. Слышал,
Что предшественников масса
Было у меня; в пирог же
Заячье кладет он мясо.
Если не спасусь я чудом,
Вы устройте мне поминки
И на тризне угощайтесь
Пирогами без начинки».
Тут вступил оратор новый,
Хилый, с голосом писклявым.
Познакомившись когда-то
С неким кобелем легавым,
Вышел он из этой встречи
Кривобоким и плешивым.
«Ах, сеньоры! — обратился
Он с пронзительным призывом.
То, что вам хочу поведать,
Вы не слышали вовеки.
Злой судьбой определен я
К содержателю аптеки.
Я ревенного сиропа
Нализался по оплошке.
Ах, такой понос не снился,
Братцы, ни коту, ни кошке!
Ем подряд, чтоб исцелиться,
Все хозяйские пилюли;
Небу одному известно,
Я до завтра протяну ли».
Он умолк. Тут замурлыкал
Кот упитанный и гладкий,
Пышнохвостый, на загривке
Жирные, в шесть пальцев, складки.
Жил давно безгрешной жизнью
В монастырской он трапезной.
Молвил он проникновенно:
«О синклит достолюбезный!
От страстей земных отрекшись,
Я теперь — от вас не скрою
К сытости пришел телесной
И к душевному покою.
Братие! Спасенья нет нам
В сей юдоли слез, поверьте:
Заживо нас рвут собаки,
Гложут черви после смерти.
Мы живем в боязни вечной
Высунуться из подвала,
А умрем — нас не хоронят,
Шкуру не содрав сначала.
Я благой пример вам подал.
От страстей отречься надо:
Оградит вас всех от бедствий
Монастырская ограда.
Вы пройдете некий искус,
Ознакомитесь с уставом,
И трапезная откроет
Вожделенные врата вам.
Добродетели кошачьей
Мир не ценит этот черствый.
Хочешь быть блажен — спасайся,
Тщетно не противоборствуй.
Страшен мир, где кошек топят,
С крыш бросают, петлей давят,
Шпарят кипятком и варом,
Бьют камнями, псами травят.
Главное, что угрожает
Гибелью нам, мелкой сошке,
То, что с кроликами схожи
Освежеванные кошки.
Ловкачами и ворами
Нас молва аттестовала:
„Знает кот, чье съел он мясо“,
„Жмурится, как кот на сало“.
А хозяева-то наши
Разве не плутуют тоже?
На сукне ловчат портные,
А башмачники — на коже.
Каждый норовит снять сливки.
Им ли укорять нас, если
Плут указы составляет,
Плут сидит в судейском кресле?
Альгуасил, сеньор мой бывший,
Прятался в чулан, коль скоро
Слышал по соседству крики:
„Караул! Держите вора!“
Братья, следуйте за мною,
Процветем семьей единой…»
Тут собранье всколыхнулось:
Явственно пахнуло псиной.
Миг — и крыша опустела,
Врассыпную вся орава,
Дабы избежать знакомства
С челюстями волкодава.
И шептались, разбегаясь:
«До чего ж ты безысходна,
Жизнь кошачья! И на крыше
Не поговоришь свободно».
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: