Шеф хмыкнул: «Так это же другое дело!»

Прижмурил глаза, снова взглянул — как-то испытующе:

«Вот скажи… Они к тебе приходят? Эти твои покойнички? По ночам, скажем, во сне…»

Алексей подумал.

«Нет, не было. Сам удивлялся…»

«Вот именно, — чуть назидательно, будто школьный учитель, протянул Ященко. — И не явятся. Потому как там ты не в людей стрелял!»

«Как это? — изумлённо воззрился на него Алексей. — А в кого же?»

«А стрелял ты, друг дорогой, в оружие! — воскликнул Ященко. — Которое стреляло по тебе! Вы там все не люди были… не человеки. Тебя бы завалили… прости. И ты бы ни к кому не являлся. Не знаю, как это происходит там, — он ткнул большим пальцем вверх и куда-то за спину, словно указала на большое начальство. — Но когда люди в бою друг друга гасят, то они как бы и не люди уже. Взял оружие в руки, приготовился стрелять — всё, ты уже не личность под Богом, а боевой комплекс. Вроде робота».

Алексей об этом в своё время думал. После Шатоя. Тогда ведь в самом деле он не в людей палил. Или, вернее, тех, в кого палил, не людьми видел. И именно — да-да, чем-то иным. Слова такого нет… Видел «иным, несущим смерть». И в Цхинвале тогда… Когда грузинские танки останавливали, не о людях же внутри думали. Именно о танках, как об устройствах, несущих смерть. И если ты его не зажжёшь, это устройство, — смерть будет тебе.

А какая принципиальная разница, чем он тебе смерть несёт, тот человек, — танковым зарядом или же кусочком металла, вылетающим из автомата? То есть человек тут действительно не важен.

Он только приставка к смерти.

Действительно! Получается, что берёшь в руки оружие — отчеловечиваешься, что ли… Исчеловечиваешься… И тебя это касается, и твоих бойцов. Тогда, в бою, формируя из них тройки — гранатомётчик и два автоматчика в прикрытие — он ведь в них, честно если, не людей видел. Опять-таки — вооружённые функции. Которые нужно уберечь от гибели не как живых тёплых человечков, а как боевые единицы, нужные для выполнения боевой задачи!

«Иное, несущее смерть».

Получается, что мы, поднимая оружие, — неважно, со справедливыми целями или нет, — выносимся тем самым за скобки человечества?

Не означает ли это также, что мы выносимся и за скобки Бога?

Алексею невольно захотелось перекреститься. Хорошо, что не был он особо воцерковленным. А то с такими мыслями… В толстовцы только идти. Или сразу в монахи…

«Кстати, писали об этом: уже не за горами время, когда именно роботы будут в роли солдат, — помолчав, словно ожидая, чтобы Алексей вникнул, продолжил Ященко. — Гуманизм настанет, мало не покажется…»

Тихон-то, кстати, истовый православный, подумалось Алексею. Каково ему-то тяжесть своих трупов нести?

Ященко потянулся.

«Ладно, заболтались мы. Пора бы ещё принять горяченького парку, да с можжевельничком, — проговорил он выздоровевшим, даже чуть со смешинкой голосом. — Это ты, Лёха, молодой ещё, оттого глупостями себе развлекаться позволяешь. Настоящий труп — это когда… По ошибке или по необходимости — но когда он человеком перед смертью предстанет, а не устройством для нажатия курка».

Лицо его затвердело: «Вот я и говорю тебе, Лёха. Претендовать-то ты можешь. Доказал. Но дела у нас бывают такие, что гарантировать тебе отсутствие трупа на плечах я не могу.

Вот и решай сам, нужен ли тебе такой криминал или нет».

И глаза его были на сей раз не стальные. Дождевыми тучами были глаза…

Когда после баньки сели за стол, махнули по водочке и вгрызлись с лосятину — Ященко был охотник, и сам дом его стоял на краю охотхозяйства в Волоколамском районе, — разговор пошёл уже конкретный. Без лирики.

В нём Алексей уяснил несколько важных вещей.

Первое. Есть масса достойных людей. У некоторых из них в процессе трудовой деятельности возникают вопросы. Которые нельзя или нежелательно решать с помощью МВД или ФСБ. Не потому, что вопросы носят криминальный характер. Просто подчас встречаются щекотливые детали, в кои государство лучше не вовлекать. И опять-таки — не из-за криминальной их природы — а просто в силу ограниченности правового поля, в котором вынуждены работать официальные государственные органы.

«Примерно как в 92-м году в Абхазии, — пояснил Ященко. — И абхазов от вырезания грузинами надо защитить, и кое-какие интересные штучки в Нижних Эшерах от чужого глаза уберечь. Но государству Российскому, которому лаборатория — то ли обсерватория, хрен знает, — и принадлежала до распада Союза, формально больше ничего не принадлежит. А принадлежит уже суверенной Грузии. А та спит и видит, как бы самой отдаться — а особенно всё чужое отдать — Америке. Президент республики с очень немаленьким агентом ЦРУ разве что постель не делит. Так близко сошлись, что потом солдатик грузинский с целью ограбления машинку обстрелял, где тот агент ехал с двумя бабами и начальником охраны Шеварднадзе. И — вот ведь роковая случайность! — попал прямо в агента того. Никого, слава Богу, больше даже не задело. Несмотря на бешеный рикошет. Солдатик-то спереди стрелял, а американцу пуля почему-то в затылок вошла…»

Алексей хмыкнул. Слышал он про эту историю. Ещё в училище. Неужели Тихон… это?..

«Нет, — словно угадав его мысли, покачал головой Ященко. — Ты, не думай, это не мы были. Я ещё тогда простым казачком был».

Алексей помнил ещё из тех баек, что рассказывал Тихон долгими госпитальными вечерами, что тогда его шеф и сунулся на первую свою «частную» войну. Хотелось недавним советским мужичкам сделаться казаками — ну, а там уж как положено: форма, пьянка, удаль… «В себя пришёл в Гудауте, — рассказывал тогда будущий шеф. — Все вокруг страшные, похмельные… Рожи такие — у! Взглянешь — и снова напиться тянет. От страху… Кто, как всё организовал — убей, не помню! Ну, а что делать — казаками ведь назвались. Похмелились винцом местным и пошли воевать…».

«Но дело не в этом, — сказал Тихон свою любимую фразу. — Тем более агента того только через год подстрелили. Кстати, солдатику пятнадцать лет дали — прикинь? За неумышленное…

Но дело не в этом, — снова повторил он. — Факт, что напрямую вмешиваться в конфликт России вроде бы и нельзя — независимые ведь все вокруг стали, суверенные. А имущество и, главное, секреты, защитить нужно. Как быть? Конечно, в том правовом вакууме 345 полк десантуры туда бросить было ещё можно. И бросили. Но это, понятно, не решение, а временный выход из задницы. Нельзя ещё было тогда впрямую грузин к миру принуждать, как в восьмом году.

Вот и объявились там казаки и чечены на стороне абхазов.

Впитал аналогию?»

Алексей кивнул. Понятно, что там. Патриотическое движение Шамиля Басаева…

Второе, продолжал Ященко. Есть опять-таки масса достойных людей, у которых возникают трения с уголовным элементом. Но идти к другому уголовному элементу, чтобы решить проблему, они не хотят. Кто из принципа, кто — которые умные — потому, что знают: раз связался — не развяжешься. И они ищут кого-то, кто стоит на светлой стороне и способен уладить ситуацию оперативно, энергично и без продолжающихся последствий.

И снова привёл пример. Похитили некие бандюганы в Питере ребёнка у одних бизнесов. Девочку. Хотелось подкрепить свою аргументацию в споре хозяйствующих субъектов. Бизнесы вышли на тамошнего смотрящего. Но тот затребовал долю ещё большую. Тогда бизнесы обратились в «Антей» — как ни забавно, но посоветовали это им в милиции. «Со смотрящим мы разошлись бортами, — рассказал Тихон. — Он примерно представлял, кого мы можем подтянуть в плохом случае, — так что удовлетворился толикой малой от бизнесов за беспокойство.

А тех похитителей мы нашли. И побили. Ах, как мы их били! Чисто воспитательно, — успокоил он Алексея, усмехнувшегося при воспоминании о словах про отсутствие криминала в деятельности ященковского ЧОПа. — Внушили им, что детей воровать и использовать в разборках — грех великий. Мы ж казаки, православные. Взял я тогда, правда, грех на душу — главного ихнего мы всё же на ломик подвесили. Потому как нехорошо он с девочкой обошёлся. А потом в задницу ему ломик и воткнули. Но ты не хмыкай, ему уже не больно было. Почти. На фоне всего им перед тем пережитого».