– Вчера, – сухо сказал Ричард, – он не появлялся до конца первого часа, с мадам Стейчен все иначе. Она – королева точности. – Ричард сел за фортепиано и начал проигрывать гаммы. Я начала повторять домашнее задание. Через пятнадцать минут в дверях появился Михаэль Саттон, даже не извинившись за опоздание, он заявил, что ненавидит точность. Это было одним из недостатков занятий с ним.

– Творческие люди не должны зависеть от времени, они люди настроения, – разглагольствовал он, разматывая легкий синий шарф и снимая мягкое шерстяное пальто, – школьная администрация не понимает этого, – он бросил вещи на стул и подошел к фортепиано.

– Мы начнем с дыхания. Дыхание, – подчеркнул он, – ключ к вокалу. Забудьте про мелодию, забудьте о примечаниях, забудьте свой голос, думайте только о дыхании, – проповедовал он.

Как только я начала, он прервал меня и обратился к Ричарду Тейлору.

– Можете идти, фортепиано нам сегодня не понадобится, как я вижу, здесь преподавание шло не на должном уровне.

Ричард свернул ноты и, не говоря ни слова, даже не попрощавшись со мной, удалился. Как только за ним закрылась дверь, Михаэль повернулся ко мне и улыбнулся.

– Он талантливый молодой человек, – сообщил он, поглядывая на дверь, – но слишком серьезный, – он наклонился и зашептал мне на ухо, – он нервирует меня. – Михаэль подошел к двери и плотнее закрыл ее. – Но, – продолжил он, возвращаясь, – я остановился на дыхании, вы слишком напрягаете свое горло. Держу пари, после получаса пения вы уже начинали сипеть.

Я кивнула.

– Конечно же, попробуем снова. Я буду учить вас тому, чему меня научил преподаватель вокала в Европе.

Он обхватил меня и покрутил несколько раз вокруг себя.

– Расслабьтесь, – прошептал Саттон в самое ухо. Я чувствовала его дыхание на своей шее, его грудь касалась моих плеч, приятный аромат исходил от его лица. Он нажал правой рукой между моих грудей на диафрагму. – Теперь глубоко вдохните, – сказал Михаэль, – и когда я уберу руку, выдохните.

Я чувствовала его правую кисть возле моей левой груди, и некоторое время ничего не могла делать. Саттон решил, что дыхание у меня не развито, и предстоит еще много работы. Конечно, он тоже чувствовал мое тело, биение сердца, его дыхание участилось.

– Продолжим, вдохните глубоко.

Я вдохнула, плечи поднялись, его рука скользнула вниз, к животу, оказавшись на талии.

– Хорошо, у вас сильный пресс, концентрируйтесь только на моей руке, отталкивайте ее, отталкивайте.

Я делала так, как он требовал, он просил повторить. И так дюжину раз, до тех пор, пока моя голова не закружилась, а ноги стали ватными. Голова закружилась, и он подхватил меня.

– Вам плохо? – спросил Саттон. Я попробовала ответить, но голос меня не слушался.

Я услышала его смех.

– Вы передышали, это не страшно. Уровень кислорода поднялся у вас в крови. Посидите немного спокойно, – сказал он и подвел меня к скамье. Михаэль присел рядом и взял мою руку. – Вы не против? – Измерив пульс, он встал.

Мое лицо покраснело от прилившей к голове крови, сердце бешено колотилось, так что я боялась, лопнут барабанные перепонки, вместо голоса вырывался сип. Я посмотрела на Саттона и увидела чудесный свет у него в глазах. Мое тело стало горячим, тысячи маленьких иголочек впились в него, сердце, казалось, стало таким огромным, что должно было разорвать мою грудь.

– Немного посидите и все будет хорошо.

– Можно встать? Я знала, что время урока подходит к концу, а кроме постановки дыхания мы еще ничем не занимались.

– Талант это хорошо, – Саттон взял меня за плечи и подвел к пианино, – природные способности это уже замечательно, но когда вы будете петь правильно, то раскроетесь полностью и станете истинной актрисой, и все будут меркнуть даже в вашей тени. Вы знаете, что случилось со мной, когда я был подобен вам? – он расхаживал по комнате, все больше и больше волнуясь. – Сейчас я чувствую себя моложе, сильнее, способным на большие дела, это чувство исходит от моих способностей, разросшихся шире, чем я мечтал. – Саттон рассмеялся и подошел к пианино.

Когда маэстро запел, то, казалось, все фальшивые звуки оставили мир. Он пел о романтичной любви, очень известную песню. Он кивнул, чтобы я присоединилась. Мне это было несложно, мелодию я знала. Когда я запела, глаза Михаэля расширились, в них легко читались удовольствие и удивление. Он оставил пианино, подошел ко мне, взял за руки, и мы пели, как на сцене, перед большой публикой. Когда песня закончилась, я с удивлением обнаружила все тот же класс, все те же стены. На сцене все должно было закончиться поцелуем. Я никогда бы не подумала, что он сделает это. Но сначала я почувствовала горячее дыхание Михаэля на своем лице, он привлек меня ближе, еще ближе к себе… Я знала, что должно было произойти, закрыла глаза, и его губы коснулись моих, сначала нежно, как будто они были сделаны из воздуха, потом все сильнее и сильнее. Через меня прошел электрический разряд, и мои губы начали искать…

Саттон медленно отстранил меня, я открыла глаза, я увидела в нем столько отчаяния, такую страсть, такую безумную страсть и вспомнила его слова: «страсть делает нас отчаянными». Я была так испугана, что едва не потеряла сознание.

– Я не мог поступить иначе, – мягко проговорил Саттон. – Вы пели так прекрасно, мне даже показалось, что мы выступаем на сцене, я и вы. Я поступил как на настоящей сцене. Это марка профессионала, я уверен, что вы поймете.

Я не поняла, но кивнула. Он улыбнулся мне, и снова проникновенно посмотрел своими карими большими глазами.

– Не очень-то плодотворным получился урок, – сказал мистер Саттон. – Вы не чувствуете этого?

Я чувствовала сейчас так много различных вещей, что не знала, как ответить. Я все еще была выбита из колеи его поцелуем, дыханием, сильным взглядом.

– Штрафной, – он рассмеялся и поцеловал меня. – Вы очень красивая молодая леди. Вы не догадываетесь об этом? Редко у кого можно встретить красивый голос и красивое лицо. Я вас не смущаю?

Я медленно покачала головой, мой взгляд был прикован к маэстро.

– Я так бы сказал любому из своих студентов, но для вас я вкладываю особый смысл. У вас много различных способностей, даже более старшим студентам требуется больше репетиций. Вы же более чувствительны. Подобно мне вы растете с каждым днем. Педагоги не знают ничего об этом, – его голос наполнился тоской, лицо стало жестким. – Они работают по книге, даже здесь. Но мы будем разными, потому что мы разные. Вы не задумывались об этом?

Я не понимала, что он хочет сказать этим, но на всякий случай ответила «да», и оно прозвучало тихо-тихо. Так что ни я, ни он не были уверены, сказала я что-нибудь или нет.

– Хорошо! – воскликнул Саттон. – Хорошо, – повторил он тише и пошел к стулу, на котором оставил свои вещи. Когда он начал наматывать шарф вокруг шеи, то улыбнулся и сказал: – Я убегаю, у меня сегодня еще дюжина дел, намечена вечеринка, никого особенно не приглашал, будут только поклонники и поклонницы, – когда он надел пальто, то опять приблизился ко мне. – Можете ли вы быть благоразумны?

– Благоразумны?

– Хранить тайну, – улыбнулся он, – особенно, если это нужно.

– Конечно, могу, я делюсь только со своей подругой и то не всем.

Я подумала, что он попросит не говорить никому о поцелуе.

– Хорошо, – он оценивающе взглянул на меня, как бы думая, продолжать разговор или нет. – Должен заметить, что сегодня соберутся люди, которые могут заинтересовать вас, только… – он прошелся к двери, чтобы убедиться, что она была закрыта. – Администрация скорее всего превратно воспримет мое приглашение. Очевидно, они ограничивают подобные контакты, но я хотел бы вас пригласить. – О, я буду держать слово!

Он приложил указательный палец к моим губам и выразительно посмотрел на дверь.

– Даже стены имеют уши.

Я кивнула, и маэстро улыбнулся.

– Я живу на восточной улице семьдесят два, квартира 4Б, – сказал он. – Все собираются к восьми, но помните, никому ни слова, даже подруге. Обещаете?