Я взяла коробочку и аккуратно открыла. Мои дрожащие от волнения пальцы погрузились в мягкий хлопок, в котором лежал красивый медальон в форме сердца на золотой цепочке. Он был украшен крошечными алмазами.

– О, Михаэль, как красиво.

– Открой его.

Я открыла медальон, и улыбнулась, там была выгравирована первая фраза его песни о любви: «Навсегда, моя любовь».

– О, Михаэль, – слезы счастья заполнили мои глаза, – это лучший подарок, какой я когда-либо получала. Он только для меня.

Я бросилась к нему на шею и покрыла поцелуями лицо самого дорогого человека.

– Ой, – кричал он, отстраняя меня. – Не сейчас, не сейчас, мы должны подготовиться к обеду. Ты не забыла?

Мое сердце было так полно счастьем, что я думала, оно разорвется. Я стала доставать вещи из чемодана, мечтая о вечере, который я проведу вместе с Михаэлем. Я надела комбидрес, который я купила вместе с Тришей, когда мой старый, с глубоким вырезом, уже ни на что не годился. На нем были такие маленькие чашечки, что они соскакивали с груди. Так же я выбрала вечернее платье с вырезом, в котором мог покоиться на груди медальон, подаренный Михаэлем.

Я укладывала волосы до тех пор, пока они не стали идеально гладкими. Наложила немного красной помады и слегка подвела глаза. Удовлетворившись тем, что я выгляжу подобно женщине, с которой видела Михаэля, я вышла из спальни, чтобы он оценил меня. Маэстро как раз только положил телефонную трубку, он взглянул на меня своими темными глазами, и его губы в восхищении округлились.

– О, ты прекрасна, ты очень красива. Я не могу дождаться того момента, когда мы предстанем перед обществом. В тебе ключ ко всем желаниям, и, – он подошел ближе, – моей любви.

Я с гордостью подняла голову. Михаэль помог мне надеть пальто и поцеловал в щеку.

– Такси уже ждет, – сообщил он, и мы вышли. Была длинная поездка через весь город. Михаэль не преувеличивал, когда говорил, что знает хорошо дорогу. Водитель петлял по маленьким улочкам, слушая указания Михаэля, пока мы не достигли итальянского ресторана, который назывался просто «у Морна». В нем был маленький зал с невысокими кабинками и дюжиной столов, но мне показалось все очень романтичным. Мы сели за столик в темном углу, где не привлекали ничьего внимания. Как и говорил Михаэль, здесь никто не замечал нас. Он заказал дорогое вино и мы выпили две бутылки. Он рассказывал о своих путешествиях и победах, описал некоторые известные во всем мире рестораны. Я поддержала разговор, рассказала о ресторане в гостинице на побережье Катлеров, о Насбауме, шеф-поваре, о том, как во время каждого обеда бабушка Катлер и мать, иногда сопровождающая ее, приветствуют постояльцев, давая им почувствовать себя дома.

– Она, может быть, и тиран, – сказал Михаэль, – но прекрасно знает, как добиться успеха. Похоже, она шикарная бизнесвумен. Я не отказался бы разок остановиться у нее.

– Ты возненавидел бы ее. Она сделала бы тебя на фут ниже только потому, что ты не чистый американец, она уважает только стопроцентную кровь.

Я рассказала Михаэлю, как бабушка пыталась отравить мне жизнь в школе Искусств и о письме к Агнессе.

– Скоро ты освободишься от нее, – сказал Михаэль, опустив вниз глаза и сжав мои пальцы, – и люди подобные ей не смогут причинить тебе вред никогда.

– О, Михаэль, – сказала я, – мне не дождаться этого дня.

– Хорошо, это может наступить раньше, чем ты думаешь.

– Михаэль, – я почти вскочила со своего места, – что ты хочешь сказать?

– Я не должен говорить тебе этого, – ответил он, маленькая напряженная улыбка играла на его лице, – но есть возможность пристроить тебя на новый сезон в Бродвей.

– Михаэль! – Я думала, что мне станет плохо, сердце готово было выпрыгнуть из груди, так велико было мое волнение. Я, на Бродвее? Уже?

– Все еще не определено, – предупредил он, – это только возможность. Мы еще должны поработать над твоим голосом. Петь на сцене это совсем не то, что петь в местной средней школе в день образования США.

– О, я понимаю, конечно. Но я буду работать интенсивно, очень интенсивно, Михаэль, я действительно буду!

– Я знаю, что будешь, – сказал Михаэль и пожал мне руку, – это у тебя в крови. Поверь мне.

Михаэль оплатил счет и мы покинули ресторан, всю длинную дорогу обратно я мечтала о Бродвее, перескакивала из одной грезы в другую. Кто думал, что предсказания мамы Лонгчэмп когда-нибудь сбудутся!

Я знала, что все эти годы она старалась забыть историю с похищением, она верила в то, что я ее дочь, но не могла жить с ложью и с чувством вины и поэтому придумала историю о чудесном пении птиц.

– Птицы вложили песню в твои уста, – говорила она мне, – настанет день, когда люди услышат твою песню и поймут, что это самое прекрасное мгновение в их жизни.

Этот день приблизился раньше, чем я могла вообразить. «Мама, – думала я, – мой голос будет намного красивее, чем ты мечтала».

Время нашей совместной с Михаэлем жизни пролетело чересчур быстро. Настало утро последнего дня.

Я отказывалась открыть глаза, чтобы столкнуться с реальностью. Мы с Тришей планировали, что я должна взять такси и встретить ее, когда прибудет автобус. Потом мы с Тришей взяли бы такси и вместе приехали домой, так чтобы Агнесса считала, что мы не расставались все каникулы.

После того, как я сложила чемодан, мне осталось только с сожалением оглядеть квартиру Михаэля. Лучи яркого рождественского солнца пробивались сквозь шторы, заставляя сверкать игрушки на нашем дереве, все таком же зеленом, даже упаковочная бумага, оставшаяся лежать под ним, казалась нарядной.

– Было все замечательно, – сказал мне Михаэль в дверях. – Не думай об этом как о конце, – он закрыл глаза, наполненные слезами, – думай как о начале. – Он поцеловал меня и прижал к себе, мое горе было столь велико, что я не могла говорить.

– Теперь ты получишь небольшой отдых, моя маленькая фея, – предупредил он. – Будет много работы, когда откроется школа.

– Я буду работать, я люблю тебя, Михаэль, – прошептала я. Его глаза повеселели, и мы расстались.

Я приехала на станцию рано, села на скамью и читала журнал, пока не прибыл Тришин автобус. Она вышла из автобуса, ее длинный красный шарф развевался на ветру.

– Расскажешь мне все, – сказала она, после того как мы поцеловались. – Что вы делали? Куда вы ходили? Держу пари, что каждый вечер он водил тебя в ресторан.

– Нет, чаше всего мы были просто вдвоем, – сказала я и описала, какой обед приготовила в день Благодарения.

Я показала ей медальон.

– Красивый, – сказала Триша, – из какой песни здесь написаны слова?

– Ах, – вздохнула я, поняв, что Триша могла бы и знать песню Михаэля, – так, нечто личное. – Мы не нашли такси и отправились домой пешком.

Триша не хотела, чтобы нас поймали на деталях, поэтому мы проговорили все еще раз.

– Если Агнесса спросит, – говорила Триша, – то у нас было десять человек за обедом Благодарения, мы ели утку и пирог.

– Это доказывает, что обед был замечательным, – сказала я, теперь настало мое время завидовать Трише, ее теплому семейному столу.

Мы были удивлены, когда застали Агнессу, дожидающуюся нас в коридоре. Очевидно она вышла, как только заслышала наши голоса. Но один ее взгляд заставил похолодеть мое сердце. Лицо ее было бледным. Никакой помады, никакого макияжа, ничего Ее волосы были зачесаны назад и собраны в пучок, на сей раз нельзя было сказать, играла ли Агнесса очередную роль или нет.

Что-то новое, подумала я, она играет присутствие на похоронах.

– Вы лгали мне!

Мы с Тришей переглянулись.

– Лгали?

– Ваша мать позвонила два дня назад. Она не знала, что вы поехали к Трише. Вы отправились, не получив разрешение семьи. Я чувствовала себя идиоткой, – добавила Агнесса прежде чем я что-либо могла ответить. Она стояла и мяла белый шелковый платок в руках. – Я вам отплачу, я верила вам, когда вы сказали, что получили разрешение. Я не должна была быть такой наивной! – на одном дыхании выпалила Агнесса Моррис. – Я ожидаю звонка от вашей бабушки каждую секунду, – она заплакала.