– Но ее больше нет… – выпила еще стопку, накрывая губы ладонью. Поморщилась.

– Мы сейчас с тобой разговариваем, и это хорошо, – отвернулся к окну, – очень хорошо. И я искренне надеюсь, что об этом ты поговоришь один раз. Сейчас. Со мной.

– Я не дура.

Артем лишь усмехнулся, обводя ее глазами. Сидела, гордо выпрямив спину, закинув ногу на ногу. Иногда ловил на себе ее взгляд, быстрый, исчезающий.

Не пил. Сначала до одури хотелось выпить, но когда сел в это дурацкое кресло, желание растворилось, словно по щелчку. Опустил глаза ниже, останавливаясь на ее коленях. Кровавое месиво, не плохо ее к асфальту приложили.

Вера уловила направление его взгляда. Встрепенулась, подскакивая с кресла.

– Мне пора, почти утро, – убрала руки в карманы распахнутого пальто.

– Я отвезу.

Он сказал, а она не стала сопротивляться. Не удивилась. Больше ничего не испытывала. Полное безразличие. Кажется, ей еще долго придется латать свои коленки и воспоминания об этой ночи. Впервые у своего дома ей было плевать, следит ли в окно бабка, проявит ли недовольство отец. Впервые.

Дверь машины хлопнула почти неслышно. Так же, как и дверь парадной. Забежала в лифт, с силой нажимая на кнопку десятого этажа.

Не старалась быть тихой. Просто вошла в дом, скинула пальто, туфли, двинулась в комнату. Слез не было, как и чувств. Только скрипнула защелкой на двери, чтобы никто не приперся. Знала, что припрутся. Обязательно. Ну и пусть. Пусть орут там, за дверью. Сюда она никого не пустит.

Опустилась на кровать сжимаясь в комок. Пролежала так больше часа. Лежала, смотрела в стену. Бледно-зеленые обои с дурацким рисунком. Внутри словно раздувася шар, с каждой секундой он становился все больше, заполонял ее изнутри, мешая дышать.

Чувства пришли позже, когда она отдирала тонкий капрон от разодранных коленей. Жгучая боль, мерзкий железный запах. Вот тогда, видимо, шар все-таки лопнул. Физическая боль в момент смешалась с душевной, изливаясь наружу слезами. Орала в подушку, что было силы. Завывала, давилась этими слезами. А потом уснула. Тихо, почти до вечера.

Как оказывается, страшно оказаться не в то время, не в том месте. Всего одна ночь, перевернула весь ее мир. Стерла прошлую реальность, приоткрыла завесу, да что там приоткрыла – распахнула. Распахнула занавес на другую, жесткую реальность. Реальность, где выживает сильнейший, где человеческая жизнь не стоит и гроша, где все проблемы решаются лишь силой. Подтянула распухшие колени к груди. Прижала их сильнее, чувствуя как трескается корочка, покрывшая ранки. Корочка расползалась, давая дорогу каплям крови. Они просачивались сквозь раненую плоть, а Вера наблюдала за этим, словно мазохистка .

Прошло пять дней, но это время ничего не изменило. Видимо, для того что бы ушел страх, нужно больше времени. Больше…

В дверь постучали, точнее забарабанили. Она отчетливо представляла, как по ту сторону двери, вечно недовольная Надежда Тимофеевна , замахивается кулаком, ударяя по двери. Съежилась.

– Открывай, зараза такая. Думаешь, отсидишься там? Выходи!

Бабулька недовольно ворчала, медленно переходя на крик.

Кораблева закрыла уши руками, желая лишь одного: чтобы от нее отстали. Пять дней туманного рассудка, будто сквозь пелену изредка доносилось недовольство домочадцев, а сегодня, кажется, пелена спала. Ушла, полностью обнажая слух.

Раздраженно вскочила с дивана, открывая тугую защелку.

– Что тебе надо? Что ты ко мне лезешь? – закричала, словно и не она вовсе. – Заняться нечем? Полы помой!

Первые секунды ее гневной тирады, старушка молчала. Опешила. Никогда не видела Верку такой. Но речь вернулась к ней быстро, так же как и физическая сила. Недолго думая, она хлестанула Веру по лицу.

– Орать она еще будет, приживала. Дурак твой отец, что держит здесь, давно пора к матери сослать. Такая же шлюха, как и ты. Что, – усмехнулась, – думаешь, не знаю, чем ты занимаешься? Все про тебя знаю, все. Это отец твой думает, что ты талант. Будущая Плесецкая. А я знаю! Знаю, что от осинки, апельсинки не рождаются. Я ему еще двадцать лет назад говорила, когда он на твоей мамке женился, что дрянь она, а он не верил…

– Замолчи, – сжала руки в кулаки, – не смей трогать маму. Старая дура, – оттолкнула бабку, вновь закрываясь в комнате.

Мама! Она уже пять дней не звонила маме. Даже на звонки не отвечала. Не могла. Не было сил. Да и ответь, родительница бы сразу почувствовала не ладное. Нужно ей позвонить. Набрала номер, все еще держа в голове бабкины слова. Ненавидела ее за это. За длинный язык и эту мерзкую способность совать свой нос, куда не следует. Отец развелся с матерью, когда Вере было шесть. Она только пошла в первый класс. Радостная, с белыми бантами и широкой улыбкой на лице. Это был такой счастливый день, но только день, а не вечер. Дома ее ждал сюрприз. Отец уехал и больше не вернулся.

За все последующие годы, они с отцом общались крайне редко. Она пару раз приезжала к нему в гости, уже тогда выслушивая бабкины тирады, о том как ужасна ее мать и что они с Верой испортили ее сыночку жизнь.

А когда в жизни отца появилась Ира, родившая ему сына, Вере тогда было пятнадцать, девушка окончательно стала для них чужой. Одного отца она потеряла, но приобрела другого и, если быть откровенной, то любила его гораздо больше, нежели родного.

Дима появился в их доме спонтанно. В ее восьмой день рождения. Так сложилось, что день рождения совпал с первым в ее жизни серьезным просмотром. В тот день отец обещал придти, чтобы ее поддержать, но, конечно же, не пришел.

Из-за этого ложного ожидания, они опоздали на последний поезд… Мама плакала, думала, что Вера не видит ее слез. Но она видела, понимала и, где-то в глубине души, ненавидела отца. Именно в тот день появился Дима. Дима, который решил все их проблемы, как настоящий мужчина. Он нашел транспорт и отправил их домой, а через несколько дней сам появился на их пороге с цветами и кольцом.

– Вера, Верочка, – обеспокоенно раздалось в трубке, – доченька, я тут с ума схожу, отец твой ничего толком не объяснил, а с Надеждой Тимофеевной разговаривать – пустая трата времени. Что произошло?

– Мам, прости, – все же разревелась, стоило услышать родной голос, и все мужество мгновенно испарилось,– прости мня. Я такая дура, я не знаю, прости меня.

– Верочка, – со слезами, – не пугай меня так, никогда, слышишь?

– Прости.

– Рассказывай, что произошло.

– Мама, можно потом, пожалуйста, не спрашивай ничего. Все хорошо, ничего страшного не произошло. Просто мне нужно было время, чуть-чуть времени…

– Вера, – печально,– у тебя точно все хорошо?

– Да, – с улыбкой сквозь слезы, – все хорошо.

– Может, ты приедешь? Мы по тебе соскучились.

– Не могу, у меня тренировки, скоро выступление. Я, кстати, тут недавно Димку Реброва встретила, в газете работает. Статью про нашу академию писал.

– Дима?

– Да.

– Я и забыла совсем, давно его не видела, помню его еще ребенком.

– Ага, рыжий и толстопузый, – рассмеялась.

– Вера, – цыкнула Людмила, но, не удержавшись, тоже рассмеялась.

– Ну так, правда же. Ладно, мамуль, я вечером позвоню. Пока.

– Я тебе сам сейчас пулю в лоб пущу, какого, х*ра надо было стрелять! – Артем навис над столом, жестко упираясь в него кулаками.

– Это наш привет Золотарёву, это он, гнида, товар увёл.

– Ты в этом уверен? Даже если он, стрелять в девку, в центре города?! – сел в кресло.

– Она сама виновата, – Григорян слегка вытянулся вперед, – не надо было говорить. Я ее предупреждал.

Артем сильнее стиснул зубы, отворачиваясь к окну.

– Значит так… – договорить не успел. Миша вошел в кабинет, с явным раздражением на лице.

– Девка, которую он завалил, – тыкнул в Григоряна пальцем, – дочь Золотарева. Внебрачная. Вся эта херня с содержанием и «папиком» на публику.