– Ночной колпак достать недолго, – сказал я, – а шлепанцы уже на ногах.

– Вот и ладно, красавец, – сказала она, – отправляйся за своими пожитками, да не опаздывай к обеду. Пока ты завтракал, тебе уже и кое-что из жалованья набежало – это я поставила в условие.

– А много ли его будет набегать? – спросил я.

– Ах, плутишка! – сказала она, смеясь. – Но я тебя понимаю. Не беспокойся, в накладе не останешься.

– Полагаюсь на вас, – ответил я, – поверьте, я не из тех, кто гонится за деньгами; я и сам знаю, что устроился лучше, чем заслужил, спасибо вам за заботу.

– А ты краснобай! – заключила она, растаяв от искреннего чувства, которое я сумел вложить в свои похвалы ей. – Ну, прямой Батист, будто я с ним самим поговорила. А теперь убирайся, да повеселей, мне надо обед приготовить, болтать с тобой некогда, так что не мешай дело делать, беги за своим барахлишком. Одна нога здесь, другая там.

– Считайте, что все уже исполнено, – сказал я, выходя, – я мигом. За моей поклажей обоз посылать не придется.

С этими словами я побежал в свою харчевню.

По дороге я однако призадумался – стоит ли поступать в этот дом? Впрочем, я ничем не рискую: не понравится – можно уйти; а завтрак был недурен; судя по всему, благочестие у барышень не считает кусков и не требует умерщвления плоти. Весь уклад в их доме пришелся мне по душе; парней моего возраста не чураются, кухарка ко мне благоволит; четыре трапезы в день обеспечены, все сулит удачу; только бы самому не оплошать!

Занятый этими мыслями, я не заметил, как очутился у дверей харчевни. Хозяйке я ничего не был должен, если не считать прощального поклона, и я тотчас же ушел, захватив свой узел с вещами.

Когда я вернулся, дамы как раз собирались садиться за стол. Провалиться мне на этом месте, – лучшего обеда я не едал! Суп был то, что называется «суп», а уж о жарком нечего и говорить: как зажарено, что за аромат!.. Только человек железной закалки, вовсе нечувствительный к радостям, что дарует нам лакомый кусочек, мог бы не впасть в грех чревоугодия, вкушая подобное жаркое, а после него рагу (ибо на стол подали и рагу, сдобренное тончайшего вкуса приправой, какой я более нигде и никогда не пробовал). Если бы на небе принято было есть, я не пожелал бы себе там лучше приготовленного обеда. Такой обед мог бы составить одну из приманок Магометова рая.[18]

Дамы наши не ели отварного мяса, это блюдо только на минуту ставили на стол, после чего убирали нетронутым и отдавали беднякам.[19]

Катрин тоже отказалась от вареного мяса в пользу бедных, как она мне объяснила, и я, вслед за остальными, немедля изъявил готовность творить добро. Благой пример заразителен.

Впоследствии я узнал, что мой предшественник не вносил своей лепты в эту милостыню, потому что, по беспутству своему, не был достоин столь завидной чести и не желал довольствоваться жарким и рагу.

Мне до сих пор непонятно, что происходило у обеих сестер за обедом, но несомненно тут крылась какая-то загадка.

У них совсем не было аппетита, а если и был, то невидимый; куски исчезали с тарелок незаметно, раньше чем к ним кто-либо прикасался.

Обе дамы лениво ковыряли мясо вилками и чуть-чуть приоткрывали рты, равнодушно скользя глазами по заманчивым кушаньям.

– Мне сегодня совсем не хочется есть.

– И мне тоже.

– Все такое пресное.

– А по-моему, все пересолено.

Поначалу я клюнул на эту удочку и воображал, что мои хозяйки совсем ничего не могут проглотить, а между тем, убирая со стола, замечал, что блюда более чем наполовину опустели; в первые дни я никак не мог все это уразуметь и согласовать.

Но постепенно я понял, в чем тут хитрость: мое внимание отвлекалось их брезгливой, недовольной миной, и я не замечал под этой маской скрытой работы челюстей.

Забавнее всего было то, что они и в самом деле считали себя очень скромными и воздержанными в пище. Известно, что набожной даме не пристало быть лакомкой, что «надо есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть»; но вопреки этому разумному и благочестивому наставлению, их прожорливый аппетит не желал ничего упустить, и они нашли способ дать ему полный простор и в то же время не погрязнуть в чревоугодии: для этого достаточно, кисло скривившись на лакомое блюдо, разочарованно тыкать в него вилкой – и вы можете считать себя никудышным едоком, не отказываясь в то же время от удовольствия вкусно покушать. Прикрываясь подобными уловками, их благочестие умудрялось ладить с обжорством.

Что делать? Лукавый хитер, а мы глуповаты.

Десерт был под стать обеду: цукаты и варенье чередовались с рюмочками ароматнейшего ликера, который способствует пищеварению и возбуждает притупившийся аппетит.

После обеда мадемуазель Абер-старшая говорила младшей:

– А теперь, сестрица, возблагодарим всевышнего.

– Это справедливо, сестра, – отвечала младшая, вздыхая от полноты благодарности, которую господь и впрямь заслужил от них обеих. – Это справедливо!

Обе сестры поднимались со стульев и с благоговейным смирением, которое было вполне оправдано в такую минуту и заслуживало дальнейших наград, степенно складывали ладони, чтобы сообща вознести молитву, по очереди повторяя ее слова с чувством, которому сознание собственного благополучия придавало особенную выразительность.

После того как Катрин убирала со стола, сестры усаживались в кресла, мягкость и глубина которых призывали к покою, – и начиналась беседа о прочитанной страничке из Священного писания или о проповеди, услышанной в этот день, либо накануне, которая клеймила – не в бровь, а прямо в глаз – прегрешения господина такого-то или госпожи такой-то.

– Проповедь указывала прямо на них: скупость, суетность, гордыня и другие пороки были в ней разобраны так глубоко!

– Но как можно, выслушав слово божие, упорствовать в своих грехах? Ах, сестрица, как нам это понять?

– Возьмите хоть госпожу такую-то: уж до чего усердно посещала в пост все проповеди, а что она вынесла из них? По-прежнему кокетничает. Боже мой, а как была одета мадемуазель Н? Ужас, сплошное неприличие. Можно ли в таком виде являться в церковь! Признаюсь, из-за нее я отвлеклась от молитвы и не знаю, как теперь вымолить прощение у господа бога. Ужасно!

– Вы правы, сестрица, но я, видя такое, опускаю глаза. Гнев заставляет меня отвращать взгляд от подобного зрелища и благодарить господа бога за то, что он уберег меня от греха; и я от всего сердца молю его просветить людей, предавшихся заблуждению.

Вы спросите, читатель, каким образом я узнал о содержании этих бесед, целью коих было облегчать пищеварение за счет ближнего?

Очень просто: убирая посуду и приводя в порядок комнату, в которой сидели сестры.

Когда, смахнув со стола крошки, я уже собирался пойти обедать, мадемуазель Абер-младшая подозвала меня к себе и тихонько, чтобы не потревожить сестру, которую сморила послеобеденная дремота, сказала мне то, что вы узнаете, если прочтете следующую часть.