– Неважно, – сказала она, – я помню, что кто-то из вас мой земляк. Будьте здоровы, до скорого свидания!

Когда она ушла, мадемуазель Абер сказала:

– Какая глупая женщина! Все эти разговоры про мой возраст, про мать, про сына… Не надо было посвящать ее в наши дела. Жакоб, если тебе я тоже кажусь такой старой, тебе не следует жениться на мне.

– Ах, разве вы не видите, – сказал я, – что это от зависти? Между нами говоря, кузина, если бы вы меня бросили, она бы меня подобрала, – конечно, при условии, что я бы согласился; но я не соглашусь; кроме вас, ни одна женщина ничего не говорит моему сердцу. Погодите, я сейчас покажу вам, какая вы старая…

С этими словами я снял со стены маленькое зеркальце.

– Вот, – сказал я, – взгляните на свои сорок пять лет и скажите, не похожи ли они скорее на тридцать? Бьюсь об заклад, что они ближе к тридцати и что вы прибавили себе возраста.

– Нет, дорогое дитя, – возразила она, – мне именно столько, сколько я сказала; правда, никто мне не дает этих лет. Я вовсе не намерена хвалиться свежестью или красотой, хотя мне не говорили комплиментов только потому, что я сама этого не позволяла; но я никогда не обращала внимания на похвалы моей внешности.

Мы еще не закончили этого разговора, как вошла Агата.

– Ах, мадемуазель, – сказала она, войдя в комнату, – значит, вы считаете меня болтушкой, если запирались от меня с матушкой? Она сказала, что идет по вашей просьбе к нотариусу, а оттуда в церковь. У кого-нибудь свадьба?

При слове «свадьба» мадемуазель Абер покраснела и не нашлась, что сказать.

– Нам нужно составить контракт, – вмешался я, – и, кстати, я должен срочно написать одно важное письмо.

Я сказал это нарочно, чтобы девчонка оставила нас в покое: я чувствовал, что ее присутствие неприятно мадемуазель Абер, которую расстроила вздорная болтовня мамаши.

Я тут же достал лист бумаги и сел писать письмо отцу; мадемуазель Абер сделала вид, что диктует мне вполголоса, и Агате пришлось уйти.

Хотя наша хозяйка была бестолкова, она исполнила все, как обещала, все меры были приняты, и через день сделали оглашение.[27] После обеда мы пошли к нотариусу и составили контракт: мадемуазель Абер отдавала мне все свое имущество в пожизненное пользование. Согласие отца пришло четыре дня спустя, и на завтра была назначена наша тайная свадьба; не помню уже по какому поводу, понадобилось поговорить со священником, рекомендованным нашей хозяйкой. Он-то и должен был обвенчать нас на следующий день, вернее в ночь, и даже, из уважения к хозяйке, взял на себя некоторые хлопоты: он был ей чем-то обязан.

Вечером мадемуазель Абер устроила ужин для хозяйки, ее дочери и четырех свидетелей. Было условлено, что в одиннадцать мы встанем из-за стола, затем мать с дочерью уйдут на свою половину, Агата ляжет спать, а в два часа ночи мы все, хозяйка, четверо свидетелей, мадемуазель Абер и я, отправимся в церковь.[28]

Итак, часов в шесть вечера мы пошли в приход поговорить со священником; он был предупрежден о нашем визите, но обстоятельства вынудили его отлучиться, и он передал через другого священника, что через час или два сам зайдет к нашей хозяйке.

Мы вернулись и уже собирались сесть за стол, когда доложили о приходе этого духовного лица, имени которого мы еще не знали; впрочем, и он не знал, как зовут нас.

Он входит. Вообразите наше изумление, когда вместо неизвестного человека нашему взору явился не кто иной, как духовный наставник обеих сестер Абер, тот самый, который требовал моего изгнания из их дома!

Моя суженая вскрикнула; этого не следовало делать, но иные душевные движения опережают нашу мысль. Что до меня, я уже приготовился отвесить гостю поклон и, остолбенев, остановился в полусогнутой позе. Со своей стороны и священник, открывший было рот, чтобы произнести приветствие, так и застыл на месте. Хозяйка пошла к нему навстречу и замерла, увидя наши изумленные лица; один из свидетелей устремился вслед за хозяйкой к священнику, чтобы обнять его, и тоже оцепенел с протянутыми руками. Мы являли собой забавнейшую группу окаменелых фигур.

Молчание длилось минуты две. Прервал его священник, обратившись к хозяйке со следующими словами:

– Сударыня, лица, о которых вы говорили, по-видимому, еще не прибыли? (Ему и в голову не пришло, что он явился сюда из-за нас и что именно нас ему предстояло обвенчать через пять или шесть часов.)

– Как так! – ответила она. – Да вот они оба перед вами: мадемуазель Абер и господин де Ля Валле.

Он не верил своим ушам; и действительно, было чему удивляться. Такие положения случаются, но предвидеть их невозможно.

– Как! – воскликнул он, удивленно глядя то на мадемуазель Абер, то на меня, – этот молодой человек и есть господин де Ля Валле? Так это он намерен сегодня ночью обвенчаться с мадемуазель Абер?

– Он самый, – ответила хозяйка, – я знаю только одного господина де Ля Валле, а мадемуазель Абер, как я понимаю, не намерена венчаться сразу с двумя.

Ни я, ни моя невеста не проронили ни слова; я все еще держал в руке шляпу, отставив ее самым изящным образом, и даже улыбался, пока священник задавал вопросы хозяйке; но улыбался уже довольно принужденно. Не сомневаюсь, что, несмотря на развязно-изящную позу, выглядел я весьма глупо. Надо обладать большим запасом наглости, чтобы сохранить самообладание в иную минуту, я же был только самоуверен, но не нахален.

Что касается моей нареченной, то она стояла, потупив взор, и выражение ее лица нелегко описать. В нем было все, что угодно: и досада, и растерянность, и робость – след былого почтения к духовному наставнику; но над всем этим господствовало какое-то задумчивое упрямство, словно бы она хотела сказать: «Я все равно поставлю на своем», но еще не оправилась от неожиданности и не собралась с духом.

Священник, оглядев еще раз нас обоих, сказал хозяйке:

– Это дело следует хорошенько обдумать. Нельзя ли мне переговорить с вами с глазу на глаз? Пройдемте на вашу половину, я вас задержу ненадолго.

– Отчего же? – отвечала она, весьма довольная тем, что оказалась таким важным лицом. – Одну минутку, – крикнула она мадемуазель Абер, – господин кюре обещает, что разговор будет коротким.

С этими словами она взяла подсвечник и вышла вслед за священником, покинув всех нас: мою невесту, свидетелей, которым уже ни о чем не надо было свидетельствовать, ничего не подозревавшую Агату и меня.

– Господин де Ля Валле, – спросил один из свидетелей, – как это понять? Значит, господин Дусен (так звали священника) с вами знаком?

– Да, мы встречались с ним в доме у мадемуазель, – ответил я.

– А! Вот оно что! Значит, вы-таки венчаетесь? – встрепенулась Агата.

– Как видите, еще нет, – ответил я.

Мадемуазель Абер не говорила ни слова, но за это время успела прийти в себя. Любовь превозмогла другие чувства и восторжествовала над смущением и досадой, охватившими ее вначале.

– Мы все равно обвенчаемся, – сказала она решительно и опустилась на стул.

– Разве вы знаете, – спросил ее один из свидетелей, приятель нашей хозяйки, – о чем именно господин Дусен говорит с госпожей д'Ален (так звали хозяйку)?

– Да, – отвечала она, – я догадываюсь; но это ничуть меня не тревожит.

– Господин Дусен весьма почтенный человек, он просто святой, – заметила коварная Агата. – Это духовник моей матушки.

– Уверяю вас, мадемуазель, я знаю его лучше, чем вы, – возразила моя нареченная, – но при чем тут его святость? Если он этого заслуживает, его причислят к лику святых, только и всего.

– Я только хотела сказать, – отвечала плутовка, – что мы его глубоко почитаем; обо всем прочем я не говорю, это меня не касается. Просто мне очень жаль, что он не хочет исполнить ваше желание. Надеюсь, это пойдет вам же на пользу; он такой рассудительный.

Тут вернулась хозяйка.

– А где же господин Дусен? – спросил один из свидетелей. – Я думал, он будет ужинать.