Я не видел ни в чем смысла. Мои мысли не были о суициде, но мне нравилась идея покончить со всем. Я знал, что не сделаю этого, но я фантазировал, как просто это было бы. И никому не было бы дела. И как быстро прекратилась бы боль. Я не хотел умирать, но и жить не хотел. Жить, дышать, существовать день ото дня становилось все тяжелее для сердца.

Заткнись уже. Соберись. Переживи это. Не думайте, что я не кричал этого в голове. Но когда мои голова и сердце ладили? Они теперь были заклятыми врагами, поклявшимися разорвать друг друга на клочки.

Я облажался. Даже больше. В моих руках была любовь всей моей жизни на один прекрасный миг, и я разорвал ее, и дыры остались на моем сердце. Перри… Я больше не увижу ее улыбку. Не услышу ее мелодичный голос. Не смогу рассмешить ее, заставить скривиться или накричать на меня. Ох, даже если бы она ответила на мой звонок и устроила мне ад воплями, я был бы рад. Но была лишь тишина. Лишь тьма.

Джен и Придурок побывали в квартире, пока я спал (да, посреди дня), и пробудили меня. Джен вбежала комнату, размахивая руками над головой, крича на меня за то, во что я превратил квартиру, она угрожала вызвать службу за Жирным кроликом. Я знал, что она права. И, когда я услышал разочарованные звуки Брэдли из гостиной, я обнаружил, что угли гордости во мне еще оставались. Я не собирался казаться жалким бывшей девушке.

— Джен, — сказал я, садясь на кровати. Она разглядывала комнату, словно я везде спрятал гавно. Серьезно. — Быстрее.

— Ты отвратителен, — сообщила она, поскользнувшись на недоеденной пицце на полу. — Что произошло?

— Ты знаешь, — тихо сказал я, удивляясь своему смущению, радуясь, что это показывало, что я жив. — Я все потерял.

Она застыла в центре комнаты, тонкие руки на хрупких бедрах.

— Ты ничего не имел, чтобы это терять.

— Не многовато отрицания? — спросил я.

Она закатила глаза, все еще не скрывая отвращения.

— Ты не можешь потерять то, что тебе не принадлежало. Прими это и иди дальше.

— Ого, — я тряхнул головой. — Быстро ты стала стервой. Где сострадание, что было в тебе недавно?

— Это все, что было. Ты его использовал.

— Все вот так будет? — я был почти удивлен ее холодом.

— Джен, — позвал Брэдли из гостиной. — Может, лучше вернемся после того, как вызовем команду по работе с опасными веществами?

— Отличная идея, — заорал я в ответ. — Они могут облить и вас, чтобы гнилью не воняло.

— Очень зрело, — фыркнула она и пошла к двери.

— Кто-то же должен быть взрослым.

Ее зеленые глаза стали щелками.

— Я вернусь через два дня Декс. Днем. И я не хочу видеть тебя в доме, и тут должно быть чисто, а мои вещи — стоять у двери. Иначе я кого-то вызову.

Я не знал, кого она собиралась вызвать, но рисковать не хотел. Я сверлил ее взглядом, раздумывая. Я не хотел слушаться ее, ясное дело, этот уголек гордости начинал пылать. Я им еще покажу.

Я начал с самого долгого душа в жизни, а потом долго мастурбировал. Я думал при этом о пухлой попке Перри, и я был рад тому, что не пролил ни одной слезинки. Конечно, в фантазии было иначе.

А потом я убирался в квартире, но не знал, насколько справился с этим. Конечно, они были в ужасе, я видел условия для жизни лучше в переходе для бомжей. Наконец, я начал отвечать на звонки. Я получил взбучку от Ребекки, как только рассказал ей, что произошло между мной и Перри.

Она не медлила и пришла устроить взбучку лично.

Бац.

Рука Ребекки ударила меня по лицу, как только я открыл дверь. Она даже не смотрела, просто вошла и ударила. Это пугало, словно это была ее сверхъестественная способность. Может, это было в ее крови.

— А ты гад! — орала она, бросив сумочку на стойку на кухне. — Ты жалкое подобие мужчины! Ни на что не годен!

Я гладил подбородок, разглядывая ее. Она выглядела как роковая женщина 40-х годов с ее гладкими черными волосами, красными губами и фигурным платьем. Она и вела себя схоже.

— А ты привлекательна, когда злишься, — отметил я.

Бац. Еще раз. Она была быстрой.

Щеку жалило, я потирал ее. Я с опаской посмотрел на нее и попятился.

— Закончила?

— Нет, — сказала она, скрестив руки и топая туфлей. — Нет, я не закончила. Я только начинаю. Как ты посмел?

— Знаю, — пробубнил я и опустился на диван. Жирный кролик смерил меня взглядом, когда я сел рядом с ним, он все еще злился из-за пренебрежения.

Она не двигалась, и это пугало не так сильно.

— Ты переспал с Перри и сразу же порвал с ней. Я не могу представить более… эгоистичного и трусливого поступка. Что с тобой такое?!

— Мы не встречались, так что я и не рвал с ней.

— Не придирайся, придурок. Это все оправдания. Ты знал, что она к тебе чувствует.

Я направил на ее палец, оскорбившись.

— Нет! Нет, я не знал. Она соврала мне. Она сказала, что не любит меня.

— И ты поверил?

Я вскинул руки.

— Конечно! Она — мой лучший друг. Была им. Мы доверяли друг другу. Я спросил, любила ли она меня, и она сказала нет. Мне в лицо. Она соврала. Почему бы я не поверил ей?

Она выдохнула, словно ее мысли кипели.

— Не знаю. Потому что все это видели.

— Все, кроме меня! С чего я бы подумал, что она меня любит? Как я понял бы, что она врет? Я верил словам Перри. Я не думал, что это — ошибка.

Она опустила голову.

— Она любила тебя, Декс.

Еще один ужасный удар по моему сердцу. Удивительно, что оно еще не превратилось в пыль.

— Возможно, — сказал я, не желая думать об этом. — Но это не важно.

Она подошла ко мне, стуча каблуками, и изящно опустилась рядом со мной. Я уловил запах цветов.

— Декс, — тихо сказала она, коснувшись ладошкой моего плеча, пока я не посмотрел ей в глаза. — Ты любишь Перри?

Я не мог больше этого игнорировать. Не было смысла это скрывать теперь.

— Да, — сказал я, глядя прямо перед собой, сердце колотилось в груди. — Я люблю ее больше всех. Эта любовь заполняет и пожирает. Я люблю ее на свой страх и риск. Я люблю ее… опасно.

Мы долго напряженно молчали, она сжала мое плечо.

— Я знаю.

— Тогда зачем спросила?

— Потому что хотела услышать. Это не реально, пока сам не скажешь.

— А еще, — я не слушал ее, — если ты знала, что она любила меня, а я — ее, почему не сказала нам?

Она покачала головой, не желая принимать вину.

— Это не моя роль. И это не старшая школа. Вы взрослые. К такому приходят месте через действия, а не с чужой помощью.

— О, как философски.

— Это правда. И между вами еще не все кончено.

— Точно, — я резко рассмеялся. — Я писал ей, звонил, но ответа не было. У нее даже больше нет голосовой почты. Она, наверное, поменяла номер. Она вырезала меня из жизни навеки.

— Может, пока что, — сказала она. — Может, это ей нужно. Но вечность переменчивее, чем тебе кажется.

Вечность была кошмарной, а не переменчивой.

Два дня спустя, как она и грозила, Джен и Брэдли вернулись. Я ушел ради общего блага, взял с собой Жирного кролика и отправился в бар, который работал даже днем, где меня приняли бы с собакой. Я ходил туда каждый день после того, как снова начал носить штаны, что было прогрессом.

Я курил сигарету за сигаретой (это мне тоже позволяли, когда было мало посетителей), пил виски за виски. Бармен — худой парень с уродливыми татуировками-звездами на шее — давал мне выпить, пока мне не было пора возвращаться домой.

Как только я вошел в квартиру, покачиваясь от выпивки, мокрый от декабрьского дождя, я врезался в чувство завершения. Это было на самом деле. Все было кончено. Это теперь было моей жизнью.

Квартира выглядела голой. Половина картин пропала, как и половина мебели. Мне остался диван, кресло из «IKEA» и телевизор на полу, ведь столик она забрала, как и музыкальный центр с дурацким ковром. Кто забирает ковер?

Я отпустил поводок Жирного кролика и прошел в спальню. Хорошо, что кровать была на месте, хотя я не понимал, зачем ей столики. Конечно, они ей не нужны были. Джен забрала их из вредности. Словно ей было мало измен с тем гадом. Она ушла с любовью — или сексом — а я остался ни с чем. Ребекка была в восторге, когда я сказал, что мы с Джен расстались, но я не мог разделить это чувство. Не сейчас. Я ощущал себя так, словно у меня украли жизнь. Счастливая или нет, но это была жизнь. Я ею управлял. Теперь у меня ничего не было.