И я узнал, что это были пять миллиграмм диазепама. Валиум.

Но я не мог поверить в это. Это должна быть странная ошибка. Перри так со мной не поступила бы. Она не могла… не стала бы.

Я посмотрел на белые пилюли. На них метки не было, они были гладкими и чистыми. Но это тоже было странно. Мои таблетки от галлюцинаций были очень сильными. Они должны быть с пометкой. Паника сдавливала меня как удав. Я ввел в Гугле название лекарства. Там должна быть метка R20 0168. Или 7655.

На этих ничего не было. Это были не мои лекарства.

Я принимал слабый Валиум и загадочные пилюли последние несколько недель. Другие таблетки не изменились, но их не хватало, чтобы я держал себя в руках.

Перри подменила мои лекарства за моей спиной по какой-то причине. Она видела, как я перепугался в переулке, чуть не сошел с ума. Она слышала, как я рассказывал ей о психушке. Она слышала это, я честно изливал душу. Она видела, как я страдал, узнавала мои тайные страхи.

И ничего не сказала.

Я впервые смог забыть о боли в сердце из-за сильного предательства. Гнев гудел во мне, как самолеты камикадзе. Я злился. Я был живым. Я был в ярости. Ничего из произошедшего, из услышанного на записи не имело для меня значения. Я мог лишь видеть и ощущать, что Перри играла с моей жизнью, как с научным экспериментом, врала и смотрела, как я падаю жертвой.

Я приветствовал гнев с распростертыми объятиями и сжатыми кулаками.

Ясное дело, мир не останавливается из-за того, что остановился ты. Я проводил дни в эмоциональной коме, пил и курил, чтобы уйти ото лжи, но Рождество все равно приближалось. Я не замечал, пока не вышел из дома в магазин за пивом и вино. Мерцающие огни, музыка Мэрайи Кэрри и наигранное веселье были последним гвоздем в мой гроб. Жизнь продолжалась, а тут был я — вонючий, едва одетый и напивающийся до смерти. Это не вязалось. Никто не должен был ощущать себя лучше меня. Я хотел, чтобы все знали о безграничном гневе и печали, что не смывались. Было не честно, что они избежали этого, а я — нет.

Порой я ненавидел Перри. Я думал о ней и ощущал только эту враждебность, темный огонь растекался по моим венам. Я принимал эту ненависть, танцевал с ней, ведь ненависть была сильнее, чем печаль. Это меня оживляло.

Но по утрам это угасало. И гнев со временем утихал. Как и боль в сердце. И я ничего не ощущал. Идеально.

Мне стало все равно, и справляться со всем стало проще. Я все еще водил Жирного кролика на прогулки, но остальное меня не волновало. Это у меня неплохо удавалось. Я снова не отвечал на звонки. Я забывал зарядить телефон, и он валялся мертвым. Я не проверял почту. Я ничего не делал.

Порой я думал о послании Пиппы. Я даже послушался некоторых ее слов, потому что перестал принимать лекарства. И что, если за мной придут призраки? Кому есть дело? Мне уже не нужно было казаться лучше, чем я есть. Было бы даже весело пообщаться с мертвыми. Только они были такими же бесчувственными и пустыми, как я. Они были бы идеальными товарищами.

А еще она упоминала Деклана О’Ши, мое имя до смерти матери, после которой я взял ее фамилию Форей, чтобы чтить память. Помнить вину. Я пришел к выводу, что, если родители Перри знали, что я, то это могло быть связано со шведским призраком. Логика указывала, что Пиппа была бабушкой или другой родственницей Перри. Но знаете, что? Мне не было до этого дела.

И это было чудесно. Я пил больше, ел тонны гадостей, потому что мог. Я ходил во сне по жизни, и это меня устраивало.

Но не всех. У меня все же были друзья и те, кто заботился обо мне. Я не мог отгонять их слишком долго.

За две ночи до Рождества Ребекка и ее девушка Эмили пришли в мою квартиру. И я не сразу понял, как моя жизнь снова вырвалась из-под контроля. Я думал, что меня устраивало сидеть на балконе на холоде и пить бурбон. Я ел пачку за пачкой чипсов, мне было даже жарко. Потому я там и сидел в трусах. Для меня все это имело смысл. Жарко? Сними одежду и сиди на холоде. Наслаждайся видом. Наслаждайся тьмой.

Я не все помню, только ужас на их лицах, а потом меня затолкали в душ. Не в горячий душ, чтобы прогреть мои кости, а под холодный, что убивал мою замерзшую кожу. Вот тебе и бесчувственный. Я вопил, Ребекка атаковала меня моющими средствами. Я был беспомощным, она высушила меня, заставила надеть джинсы и толстый свитер. Ее сообщница была на кухне, выливала весь алкоголь и выбрасывала чипсы.

О, нет. Не мои чипсы!

— Декс, — сказала Ребекка, ведя меня к спальне. — Собирай сумки. Мы забираем тебя с собой.

Я пронзил ее взглядом, волны гнева вернулись. Предательство Перри, ее ладонь сжимала мое сердце, и все это вернулось внезапно. Все, чего я избегал, все еще было здесь.

Я был слишком переполнен, чтобы говорить, Ребекка передала меня Эм, которая держала меня маленькой ручкой, пока Ребекка начала собирать вещи за меня.

— Знаю, ты не хочешь, чтобы мы были здесь, — сказала она, запихивая вещи в маленький чемодан, вытащенный из шкафа. — Знаю, ты хочешь, чтобы тебя оставили одного, чтобы ты продолжил напиваться до ступора, как ты и делал. Но у тебя нет выбора. Ты идешь с нами. Мы позаботимся о тебе, пока ты не встанешь на ноги. Я не говорю тебе менять себя, но, Декс, это не ты. Ты сдался. А Декс Форей, которого я знаю, никогда не сдается, что бы жизнь ни бросала в него.

— Перри, — прошептал я, пытаясь встать на ногу. — Она подменила мои лекарства и не сказала мне. Она хотела, чтобы я видел призраков. Она сделала это со мной.

Ребекка замерла и задумчиво посмотрела на меня.

— Ты имеешь право злиться. Злись, Декс. Это лучше, чем ничего.

Я словно задыхался. Слова вышли хриплыми, я хватал ртом воздух, услышав позволение чувствовать.

— Так больно, что я не знаю, что с этим делать. Я не могу это выдержать. Не могу.

Эм легонько сжала мою руку и поглаживала спину. Ребекка вздохнула и подошла ко мне, прижала ладони к моему лицу.

— Ты — один из моих самых важных друзей, — сказала она, опустив мою голову, чтобы заглянуть мне в глаза. — Я знаю, что ты можешь выдержать. Ты переживешь это, Декс. И Перри тоже. И вы вернетесь в жизнь друг друга, если захотите. Но она ранила тебя. А ты — ее. И хотя вы порознь, в этом вы вместе. И переживете это вместе.

Она шлепнула меня по щеке.

— Так что соберись. Возьми себя в руки и справься с этим так, как делают все, когда их сердца разбивают. Люди врут и ранят, предают. Но они и совершают ошибки. Ты не был с ней идеальным, Декс. Кроме того, чем все закончилось, ей пришлось быть для тебя только другом, пока ты был с Джен. Ей пришлось любить тебя и страдать, потому что ты боялся все изменить и сделать ее своей. Тебе будет лучше, если ты будешь знать, что она могла медленно умирать внутри, что ты по кусочку разбивал ее сердце?

Я сглотнул. На миг мне было лучше. А потом это прошло вместе с гневом.

— Нет, — тихо признался я. — Не будет.

Потому что даже после всего этого я любил ее. Любовь и ненависть были сторонами одной монеты, и моя монета выпадала любовью вверх. И, когда я смирился с этим, я начал выигрывать.

— Идем, — Эм потянула меня. — Ты теперь в наших руках. Ты быстро станешь собой.

Я этого ждал. Прежний я не был в жирных пятнах от чипсов.

Эмили и Ребекка думали, что просто придут ко мне в квартиру (у Ребекки был запасной ключ, когда Джен ушла) и заберут меня на вечеринку. Как только они увидели мое кошмарное состояние, их планы изменились. Я жил у них почти неделю, это было лучшее, что случалось со мной. Я столько раз падал, что они убедились, что в этот раз я встал и оставался на ногах.

Очень мешала боль в сердце. Она не слушала логику или правила. Это горе не становилось слабее. Это была буря эмоций от ненависти до любви и обратно. Каждый день был другим. Как выпадут кости, как выпадут карты.