Жуковскому хотелось охватить этот весенний мир душой — описать его в стихах, в поэме, создать портрет русской природы — наподобие «Времен года» Томсона, подражая также Клейсту, Сен-Ламберу и Делилю.[60] Уже пахари потянулись спозаранку на поля, врезались в землю острыми носами «андрёвны», как мужики называли сохи, замахали гривами сивки-трудяги… Ожили тихие булевские поля. Засверкала река на весеннем солнышке. Жуковский поднимался рано, шел в сапогах по непросохшей дороге, слушал птичий гомон, смотрел в небо до головокружения. Прислонившись на лугу спиной к сухому стогу, он наслаждался тишиной и вспоминал стихи Карамзина:

В черновой тетради Жуковский набросал конспект будущего сочинения, которое должно было явить собой нечто новое — полуперевод, полуоригинальное произведение: «Приступ: утро; пришествие весны; весна всё оживляет; разрушение и жизнь — Андрей Тургенев… краткость его жизни, гроб его. Надежда пережить себя. Опять обращение к весне: главные черты весенней природы (из Клейста); жизнь поселянина (из Клейста); цена неизвестной и спокойной жизни; уединение; обращение к себе… к Карамзину; лес; черемуха; ручей; птицы, гнезда; конь… озеро, рыбак; первый дождь».

Начал поэму так:

В другой тетради Жуковский изо дня в день составлял списки того, что ему хотелось в ближайшем будущем сочинить и перевести. Он собирался написать несколько повестей («Марьина роща», что-нибудь из «американской жизни» в подражание «Атала» и «Рене» Шатобриана[62] и другие), биографий великих людей (Жан-Жака Руссо, Лафонтена, Стерна, Фенелона), статей («О садоводстве», «О счастии земледельца», «О вкусе и гении»), романсов и од, посланий и мелких стихотворений. Вслед за этим списком в тетради следовал другой — перечень тех произведений мировой литературы, которые он хотел бы перевести на русский язык: «Эпическая поэзия: отрывки из „Мессиады“ и Мильтона; „Оберон“ Виланда; „Освобожденный Иерусалим“ Тассо; отрывки из Гомера, Вергилия, Лукана, Овидия…» и т. д. — в этом списке были еще «Дон Карлос» Шиллера, стихи Вольтера и Буало, оды Горация и Анакреонта. Этот список говорит о широте литературных интересов Жуковского. Практически на выполнение всех этих переводов потребовались бы долгие годы; но Жуковский не только мечтал, он немедленно принялся за переводческую работу — завел еще две тетради, озаглавил первую: «Примеры (образцы) слога, выбранные из лучших французских прозаических писателей и переведенные на русский язык Василием Жуковским», вторую: «Избранные сочинения Жан-Жака Руссо, перевод с французского, том первый». Обе начали заполняться переводами.

Жуковский жаждал стать истинно образованным человеком и той же весной 1805 года составил себе план чтения. Эта тетрадь получила следующее название: «Роспись во всяком роде лучших книг и сочинений, из которых большей части должно сделать экстракты».[63] Еще тетради: «Для собственных замечаний во время чтения, для записки всего, что встречается достойного примечания; для разных мыслей»; «Для выписывания разных пассажей из читаемых авторов»; «Для журнала чтения или экстрактов»; «Для отдельных моральных изречений».

Он запасся большим каталогом французского книжного магазина Вейтбрехта в Петербурге и по нему намечал, что заказать в этом магазине. Список получился огромным: он рассчитывал со временем значительно дополнить свою библиотеку по разделам истории, естествознания, логики, эстетики, грамматики, риторики, критики, педагогики, политики, юриспруденции, физики, медицины, географии и экономики.

Эти планы самообразования снова наводили Жуковского на мысль о путешествии. В начале июня он писал Дмитрию Блудову: «Я еду в будущем мае вояжировать: год пробуду для ученья в Геттингене; год, для ученья же, в Париже, и год или полтора буду ездить по Европе… Что если бы ты поехал вместе со мною!» И все-таки, как видно из письма, срок отъезда был отодвинут на год. Строительство дома в Белёве продолжалось, Жуковский ежедневно приходил смотреть, как кладутся толстые отесанные бревна, как вьются стружки под рубанком столяра, как поблескивают на солнце топоры. И тогда ему хотелось остаться здесь навсегда, никуда не ездить, разве что изредка в Москву.

О своем будущем путешествии он советовался с Дмитриевым, «Что мне сказать о вашем вояже? — отвечал тот. — Если бы я умел рисовать, то представил бы юношу, точь-в-точь Василья Андреевича, лежащим на недоконченном фундаменте дома; он одною рукою оперся на лиру, а другою протирает глаза, смотрит на почтовую карту и, зевая, говорит: успею! Это будет подписью под картиною. В ногах несколько проектов для будущих сочинений, план цветнику и песочные часы».

Однако Дмитриев плохо представлял себе жизнь Жуковского в деревне, понятия не имел о том, какие противоречия раздирают душу молодого поэта, как в нем все клокочет и кипит… Александр Тургенев знал об этом больше. «Я нынче, то есть нынешнее лето, — писал ему Жуковский, — больше себя чувствовал и открыл в себе больше способности — или не знаю чего — быть человеком как надобно… Я воображаю вдали какую-то счастливую участь, которой ожидание волнует мою кровь. Для чего же и жить, как не для усовершенствования своего духа всем тем, что есть высокого и великого?»

…В Белёве жила младшая дочь Буниных Екатерина Афанасьевна Протасова. Еще в 1797 году она овдовела, муж много проиграл в карты и оставил долги — все его имения пошли с молотка, в том числе и Сальково, село Орловской губернии, где они жили; Екатерине Афанасьевне остались только два орловских села — Бунино и Муратове, ее собственное наследство, доставшееся ей еще от отца. Ни в одном из этих сел не было господского дома. Ей хотелось жить самостоятельно, и она поехала с детьми даже не в Мишенское к матери, а в Белев, где наняла удобный особняк на Крутиковой улице,[64] поблизости от того дома на берегу Оки, который строил Жуковский.

Екатерина Афанасьевна, будучи в стесненных обстоятельствах, не могла нанять для девочек учителей. Она попросила Жуковского заниматься с ее дочерьми — двенадцатилетней Машей и Сашей десяти лет — чем он захочет: литературой, историей, языками, рисованием.

Жуковский был к этому внутренне готов: он видел в учительстве пользу и для себя. Он стал разрабатывать планы занятий, увлекся этим, и уроки его стали необыкновенно интересны для девочек. Не только история и литература, но и природа: Жуковский читал им Штурма и Бюффона, гулял с ними в окрестностях Белёва и Мишенского, обсуждал с ними сочинения Руссо, Сен-Пьера, Жанлис. Во время чтения и бесед он постоянно убеждал их в том, что человек должен быть чувствительным и добрым. И каждый раз он брал с собой на прогулки альбом и делал зарисовки: тонкими штрихами он быстро набрасывал пейзажи, фигуры крестьян, к удовольствию девочек — их портреты.[65] Увлеклись рисованием и девочки: Маша старалась, и неудачи не охлаждали ее интереса к карандашу и бумаге, но у нее не очень хорошо получалось. Зато Саша оказалась способной рисовальщицей и восхищала Жуковского своими успехами.