Таких романов, повестей и драм, начиная с 60–х годов, было написано немало. Однако историю русской фантастики хотелось бы начать не с них, а с произведения, стоящего несколько особняком, но с сегодняшней точки зрения значительно более занимательного. Я имею в виду повесть Ф. Дмитриева-Мамонова, которая под названием «Дворянин-Филосов, аллегория» вышла из печати в 1769 году, а затем была переиздана в 1796 году в Смоленске.

За полной недоступностью для массового читателя этой книги, как и многих других, о которых пойдет речь, позволю себе кратко изложить содержание, перемежая его цитатами, чтобы дать почувствовать своеобразие русского языка, коим пользовались литераторы того времени, в иных случаях сохраняя и старинную орфографию.

Итак, некий «Дворянин-филосов, имея время и способность рассуждать, к чему разум человека возноситься может, получил некогда желание сочинить план света на пространном месте своего селения. Он всегда почитал систему Коперника, сходною с делом, и для того предпринял тем планом подражать его системе». Поясню теперь современным языком, что именно затеял наш «филосов» от нечего делать. Он начертил в своем поместье орбиты, обвел на них острова-планеты и населил их живыми существами, стараясь строго соблюдать масштаб в размерах как «планет», так и обитателей. На Земле, например, у него живут муравьи, на Сатурне — лебеди, а на Сириусе — страусы (строфокамилы). Правда, желание не отступать от научной точности сразу же привело хозяина поместья к некоторым затруднениям. Так, по его расчетам, получилось, что орбиту Сатурна пришлось бы отнести на 120 верст от центра круга, а «…как располагал он сей план для единого себя увеселения, то какое было бы увеселение искать Сатурн в такой отдаленности?» Вот и пришлось поступиться принципиальными соображениями.

Но это еще не фантастика. Фантастика начинается тогда, когда в один прекрасный день у философа собрались гости и получили чудесную возможность не только обозреть сию деревенскую модель Вселенной, но и услышать разговоры разных «планетян». Для начала выяснилось, что муравьи — жители Земли — разделились на черных и серых, расу господ и расу рабов. Черные держали серых в подчинении демагогическими речами, ссылаясь на извечно существующий закон Верховного Муравья. Суть закона, как легко догадаться, в том, чтобы сносить черным «10 долю вашего имения». Когда же один серый мудрец осмелился запротестовать, то — увы! — невежественные одноцветники не поддержали пророка в своем отечестве. В результате еретика ждал было костер, но люди спасли его и даже дали возможность побывать на других планетах. Однако журавли на Юпитере и лебеди на Сатурне высмеяли эту невзрачную букашечку. И даже мудрые жители Сириуса расхохотались над претензиями жителя Земли, хотя все же, так сказать, из соображений гуманизма остерегались, «чтоб не задавить его копытом, чтоб не утопить его в пыли и чтоб дышанием и движением крыльев не забросить его из виду».

Не трудно заметить сходство этой повести с вольтеровским «Микромегасом», в котором земные установления рассматриваются как бы под микроскопом огромными обитателями иных миров. Это «Микромегас» наоборот — не инопланетяне приходят к нам в гости, а земляне направляются к ним. Но в своих выводах «вольтерианец» Дмитриев-Мамонов идет дальше самого Вольтера. Автор подчеркивает ничтожество человека, мнящего, что он — перл создания; привлекает, однако, резкое осуждение «черных» угнетателей, которые названы мошенниками и обманщиками.

Таково первое произведение русской философско-сатирической фантастики. Первая же наша утопия была опубликована годом раньше. Это уже упомянутый «Нума, или Процветающий Рим» Михаила Хераскова.

Как и все утописты, Херасков пытался изобразить «благополучное» состояние общества, благо дела в крепостнической России весьма способствовали сочинениям на подобные темы. Правда, сам Херасков с грустью сознает, что книга вряд ли окажет серьезное воздействие на умы. Но «ежели нет благополучных обществ на Земле, то пусть они хотя в книгах находятся и утешают наши мысли тем, что и мы со временем можем учиниться щастливыми».

Нума — это простой землепашец, которого граждане за его мудрость и справедливость решают пригласить на римский трон. Сначала он отказывается, но нимфа Егеря проинструктировала его, как нужно управлять государством, чтобы сделать подданных счастливыми. Правление Нумы позволяет Хераскову высказать ряд сентенций — советов царям, советов хотя и осторожных, но, в общем, достаточно мудрых. Например: истинная слава правителя «не всегда оружием приобретается; победоносные лавры часто кровию верных сынов отечества оплачены бывают; торжественные восклицания победителей не редко воплем вдов и сирот провожаются». Царь, по мнению автора, «слуга отечества», «отец своих подданных». Его главная цель — просвещение народа и мудрое законодательство. Правда, если подданные не доросли до понимания пользы законов, то «надлежит принудить их быть щастливыми, хотя они и не предвидят сего». Это уже более опасная рекомендация, ибо, как известно, понимание истинного счастья у царей и их подданных не всегда совпадает.

В херасковском «Нуме» отразились идеи просвещенного абсолютизма и надежды либерального дворянства в начале царствования Екатерины II.

Советы царям давал не только Херасков, но и другие писатели, например, Федор Эмин в своей книге «Приключения Фемистокла и разные политические, гражданские, философские, физические и военные его с сыном своим разговоры; постоянная жизнь и жестокость фортуны, его гонящей» или Павел Львов во второй части «Российской Памелы». Конечно, это были достаточно благонамеренные советы. Сама Екатерина, которая, как известно, тоже баловалась пером и даже издавала журнал «Всякая всячина», была не прочь пофилософствовать на тему о просвещенном государе. Однако порой в книгах названных писателей прорывались и симпатии к угнетенному крестьянству, и протесты против социального неравенства, хотя им и было еще очень далеко до радищевского набата. «Там нет богачей и нищих, нет огорченных и обиженных» — так формулирует основной принцип «золотого века» П. Львов.

Утопия — также один из истоков современной фантастики — была, пожалуй, самым популярным жанром у пишущей и читающей публики того времени. Немало выходило и переводных сочинений, в том числе Томас Мор. Исследователи общественных взглядов второй половины XVIII века обычно выделяют среди отечественных произведений подобного рода «Путешествие в землю Офирскую г-на С. …швецкого дворянина», написанное князем Михаилом Щербатовым примерно в 1773–1774 годах. Это действительно во многих отношениях любопытный документ. Переоценивать его значение, однако, не стоит, потому что князь не решился его опубликовать и даже не закончил его, и «Путешествие» увидело свет лишь в самом конце XIX века, когда представляло уже только исторический интерес. Однако незаурядность этого крупного политика и публициста, который, по оценке Плеханова, «был во второй половине XVIII века едва ли не самым замечательным идеологом русского дворянства», привлекает внимание и к его сочинению.

«Путешествие в землю Офирскую» имеет все внешние признаки классических утопий и, несомненно, написано не без их влияния. Но есть и принципиальная разница: большинство западноевропейских утопий были по духу своему коммунистическими, Призывали к равенству, а сочинение князя Щербатова — это довольно редкий вид реакционной утопии, призванной сохранить существующие порядки. Конечно, с необходимыми исправлениями. Словом, автор рисует нам, какой бы он хотел видеть идеальную российскую монархию.

«Швецкий» дворянин С., который служил в Ост-Индии и там выучился санскриту, возвращаясь на родину, попал около мыса Доброй Надежды в бурю, корабль сильно отнесло к югу, и там мореплаватели встретили неведомую землю, где им была оказана помощь. Уже названия городов и рек Офирии свидетельствуют о том, что автор и не думает маскировать свои намерения. Путешественники попали в бывшую столицу государства, город Перегаб на реке Невин. Однако теперь престол перенесен обратно в древнюю столицу Квамо (в этой анаграмме не хватает лишь буквы «с»), в государстве еще есть реки Голва — Волга, Био — Обь, город Евки — Киев, Тервек — Тверь и т. д. Щербатов осуждает петровские начинания и пропагандирует свои старорусские вожделения. Он вообще считает города источником повреждения нравов и всячески их поносит. Архитектурные сооружения, например, именуются «кучами камней». После роскошных построек императора, перенесшего столицу из Квамо, часть городов пришлось снова обращать в деревни к удовольствию жителей.