На этот раз ответила младшая сестра Зорана. Она что-то пыталась сообщить ему, но что именно — Сергей не разобрал. Расстроенный, он положил телефонную трубку, вышел в коридор и столкнулся с зеленоглазой девушкой, которую несколько минут назад видел у стенда, где были выставлены книги русcких писателей. Девушка осмотрела выставленные книги, вдруг, хитровато прищурившись, глянула на Сергея и повернула книгу Маркович портретом к стене. “Чудит девка”, — подумал Сергей.

Честно говоря, ее он приметил еще вечером в гостинице, когда она шла на ужин. Ее сопровождал высокий, черный, как грач, худой парень в синей камуфляжной форме. “Красивая пара — подумал он тогда. — Это редко бывает, чтобы вот так все сошлось, будто специально выбирали”.

На девушке был серый пиджак, тонкая трикотажная зеленая кофта и черные джинсы. Получилось так, что в ресторане они сели между его столиком и оркестром. Он мог спокойно разглядывать ее. Сергей уже не раз ловил себя на том, что на сербских девушек смотрит с тем сторонним чувством, с каким в свое время разглядывал афганок.

— Добар дан, — машинально поздоровался он.

— День добрый, — по-русски ответила она.

Он не удивился, что ответили на родном языке. Многие сербы, зная, что он русский, делали то же самое. После ее приветствия Сергея точно ударило: перед ним соотечественница, которая учится здесь, в организованном братьями Карич, экономическом колледже. Он знал: некоторых попросили быть на ярмарке переводчиками.

— Послушай, милая, тебя мне сам Бог послал, — взяв ее по-приятельски за руку, быстро заговорил он. — Меня соединили с Белградом. Ответила девочка. Но слышимость никудышная. Да если сказать честно, я по-сербски, извини за грубое слово, ни хрена не понимаю. Помоги земляку, давай позвоним еще раз.

— Скажите, а что означает это, как вы сказали, грубое слово, — с легким акцентом, улыбнувшись, переспросила девушка.

— Так вы не наша! — протянул он, с усилием отводя взгляд от ее полных, чувственных губ.

— Угадали — не ваша! — звонко рассмеялась зеленоглазая.

— Мила девойка, — напрягая память и подбирая сербские слова, медленно начал он. — В Белграде мала девойка. Я ей, будьте любезны, не журите, полако, полако. А она — ни хрена, извиняюсь.

Девушка оглянулась, что-то сказала поджидавшему ее парню и шагнула в директорский кабинет. Сергей зашел следом и протянул ей листок. Та набрала Белград, начала быстро говорить.

— Пашич уехал в Черногорию, у него заболел отец, — оторвавшись от телефона, сообщила девушка. — Другой информации нет.

— Ну, это я уже слышал! — рассмеялся Сергей. — Почти неделю торчу здесь, возле телефона.

— Знаете что, если у вас есть свободное время и желание — давайте с нами, мы сейчас едем в Призрень. Это недалеко, на границе с Македонией, подумав немного, предложила девушка. — В машине есть свободное место. Вернемся — попробую чем-то помочь. Я сама из Сараево.

— Нет проблем, я готов, — подумав немного, согласился Сергей. — Вас как зовут?

— Милица, — она протянула ему руку и добавила, — Николич. — Фамилию она произнесла так, будто подсекла последнюю букву кончиком языка, и она, хрустнув, смялась.

— Сергей Рябцов, из Сибири, город Иркутск, — по полной программе представился Сергей. — Некоторые друзья называют меня Медведем. Скорее всего, за то, что иногда бываю неловким. После Призрени давайте, если не возражаете, съездим к нам на Байкал.

— Да, да, хорошо, договорились! — вскинув вверх руки, рассмеялась Милица. — Всю жизнь мечтала побывать в Сибири.

Сергею понравилось, что она вот так легко и просто шагнула ему навстречу. Он тут же подумал: это добрый знак.

ВОДИТЕЛЕМ ОКАЗАЛСЯ тот самый парень, который был с Милицей в ресторане. Он стоял возле раскрытого капота и, согнувшись, что-то рассматривал в двигателе.

— Ну что, Мишко, едем? — веселым голосом спросила Милица. — С нами Сергей из России, который сам про себя говорит, что он: не спретан Медведь. Он хочет по пути в Сибирь Призрень посмотреть.

Мишко глубокими темными глазами посмотрел на Сергея, на Милицу и что-то сказал по-сербски.

— Говорит, что хорошо, что я нашла медведя, надо машину толкать до мастерской, — перевела Милица. — От Белграда мы четыре раза останавливались, машина отказывается везти.

— Можно я посмотрю, — попросил Сергей.

Мишко отрицательно качнул головой, показывая, мол, машина — это его забота, и вновь склонился над двигателем. Сергей заметил, как из-под куртки у водителя высунулась пистолетная кобура.

Он подошел и, встав рядом, заглянул через плечо. “Скорее всего, сбито зажигание”, — решилл он и, взяв отвертку, вскрыл крышку зажигания, проверил зазор прерывателя, на глазок выставил угол, поставил на место крышку, затянул болты и предложил Мишко сделать пробный круг.

— Серж, добар механик! — сделав вираж вокруг дома, сказал он.

— Это она меня просто испугалась, — пошутил Сергей. — Как-никак — соотечественница.

Мишко открыл заднюю дверку, сложил стопкой рассыпанные книги, прикрыл их листом бумаги. Милица села рядом с водителем, и они тронулись в путь. На выезде из Печи Мишко подъехал к “саобрачайной милиции”, так он назвал гаишников, и спросил дорогу на Призрень. Гаишники, с улыбкой посматривая на Милицу, начали объяснять. Сергею понравилась доброжелательность блюстителей порядка и то, как они, прощаясь, одновременно вскинули пальцы к козырькам фуражек, отдавая честь красивой девушке и как бы показывая, что путь для нее свободен всегда.

Мишко включил магнитофон и Сергей узнал голос Цуне Гойковича, тот пел песню о красивой белой девушке, которая память унесла за собой. И он вдруг почувствовал, что песня начала его успокаивать и все те маленькие огорчения остались за спиной в Печи.

Справа, вдоль дороги, точно подпирающие небо неровным забором, стояли албанские горы. Вершины были покрыты снегом и Сергею казалось: макушки являются как бы продолжением облаков. И было в них что-то древнее, библейское.

То и дело по пути попадались маленькие поселки, которые Милица называла градами. Он уже заметил: сербы почти не строят маленьких одноэтажных домиков, как это делают в России. Они берутся за дело с размахом, из красного, крупного кирпича возводят два или три этажа. Было заметно, что стены домов тоньше российских, но, поразмыслив, решил: такой надобности нет, зимы в Сербии теплые и короткие. Видел, землю стараются использовать экономно, часто первый этаж — это гараж, мастерская и кухня одновременно, но все продуманно и одно другому не мешает. Ему уже приходилось слышать, что сербы лучшие строители в Европе. Здесь же он собственными глазами убедился в этом. Ему нравилось смотреть на сербские городки издали: высокие, прижатые друг к другу, как улья, дома, белые стены, красные черепичные крыши, которые, громоздясь, ползли к небу, создавая в душе праздничный настрой.

Он представлял, как по этой дороге когда-то проходили фаланги Александра Македонского, римские легионы, потом конница турок-османов. Сергей попытался услышать мерную поступь тысяч людей, почувствовать запах конского пота, увидеть, как из-под ног летит дорожная пыль.

Там, где они тратили на дорогу час, в прошлом уходило несколько дней.

“Сегодня все стало происходить намного быстрее, только жизнь человеческая, как и те времена, ничего не стоит”, — думал он.

Впереди показался город.

— Джаковица, — сказал Мишко.

— А как это будет по-русски? — спросил Сергей.

— Дьякон, — ответила Милица.

Сергей вспомнил, что в этом городе родился и работал Живко Николич, который от банка братьев Карич сопровождал их в первой поездке по Югославии.

ПОНАЧАЛУ НИКОЛИЧ ему не понравился. Гладко зачесанные назад волосы, широкий загорелый лоб, нависающие веки, цепкие глаза, клинышком бородка, гортанный голос вызвали у Сергея веселое чувство, что Николич, судя по всему, получивший европейское образование и наряженный в современную одежду, Чингисхан. С некоторой иронией он смотрел: перед тем, как сесть за стол, Живко театрально и размашисто крестился, во время разговора частенько, как добросовестный ефрейтор, который заучил устав гарнизонной службы, цитировал Евангелие или, совсем не к месту, вдруг начинал ругать коммунистов, Тито. Бывшего президента Югославии он костерил за административные границы, которые были установлены им произвольно в пользу хорватов, за то, что после войны Тито усадил своих товарищей по борьбе за решетку и начал вытеснять кириллицу.