Иногда и “серьезные” музыканты превращают свои концерты в фантасмагоричные представления. Родоначальником здесь можно считать композитора Сергея Курехина с его “Поп-механикой”. В этом направлении движется команда “Достоевский” из Петербурга, ансамбли “Фрукты” и “Балаганчик” из Москвы. Выступление “Балаганчика” на фестивале “академического андерграунда” весной 1997 года удивило видавшую виды столичную публику: лауреаты международных конкурсов в области классической музыки оказались блистательными актерами в жанре бурлеска. “Фрукты” показали в Доме Художника программу “визуальная музыка”. Во время концерта шел документальный фильм Кобрина, который благодаря компьютерному “редактированию” был послушен воле дирижера. Фильм мог замедлять и убыстрять бег, повторять визуальные ряды, как игра музыкантов повторяет ряды звуковые. Однако в том случае, когда первичной является музыка, визуальные образы играют роль иллюстрации — порой забавной и дивной, как это было на концертах Сергея Курехина, но несущей следы вторичности по отношению к творчеству композитора.
В жанре музыкального перфоманса выступают Сергей Летов (брат Егора, принимавший участие в концертах “Поп-механики”) и Владимир Чекасин. Если Чекасин строго простраивает отношения с актерами, диктует им модус поведения на сцене во время концертов, то Летов “дает им волю” — он больше импровизирует сам и откликается на импровизацию артистов. Сергей Летов привык “озвучивать” вернисажи художников, откликаясь на визуальные образы — он способен создавать баланс инициатив, столь необходимый для перфоманса, в котором живые картины складываются под живую музыку. Летов вместе с группой “Народный праздник” удачно выступил на фестивале “Альтернатива”, вместе с труппой экспрессивной пластики Геннадия Абрамова создал спектакль “Стая”, где слились сюрреалистические миры гоголевских повестей “Шинель” и “Нос”.
Певица Вера Сажина выступала некогда на Петровском бульваре с Германом Виноградовым, ныне они более года работают в проекте “Вино и Сажа”: в мастерской Виноградова каждое воскресенье проходят концерты, где городской мистицизм получает усиление с помощью бытовой музыкальной и видеоаппаратуры.
В ТВОРЧЕСТВЕ ШЕКСПИРА можно обнаружить элементы перфоманса как жанра царского. Гамлет постоянно импровизирует — его артистизм проявляется в игре с другими лицами, которым он бросает вызов — и всех переигрывает. Он проверяет своих подданных на способность общения в “королевских кодах”, в сгущении мысли, в максимальном проживании момента бытия — здесь ему нет равных. Гамлет находится в таком напряжении, что окружающие не выносят контакта с ним. Перфоманс иного рода — комический — виден в пьесе “Сон в летнюю ночь”. Здесь перед герцогом и его супругой разыгрывается представление “народного театра”, сиятельные особы прерывают действие репликами, вступают в диалог с актерами. В свободе волеизъявления царственных особ слышится дыхание свободы перфоманса, который развивается непредсказуемо и артистично. Таковы жесты сиятельных особ, совершенных в своем величии, демонстрирующих вкус и чувство прекрасного.
В жизни многих известных персон можно увидеть элементы перфоманса. Иван Грозный с опричниной, Петр I со Всепьянейшим собором — цари устраивали колоссальные по размаху представления, результаты которых им заранее были неизвестны. Они действовали по наитию, разыгрывали сцены, “ломали комедию” — их провокационные импровизации порой плохо кончались для подданных: цари казнили и миловали импульсивно, часто пребывали в состоянии экзальтации, экстаза. Артистизм царских особ обусловлен образом их жизни — она проходит словно на подмостках, аншлаг обеспечен, подданные предельно внимательны к их жестам. Публика поневоле вовлекается в действие. Огромны энергии власти и богатства, трудно управиться с ними: царский артистизм можно рассматривать и как способ выживания, самозащиты — играя, царь проверяет подданных, пробует способы контроля над ситуацией, “пытает будущее”.
Среди предвестников перфоманса в России и граф Лев Толстой. Его неприятие условности театрального искусства и превращение своей жизни в непрекращающееся представление, за которым следил весь свет, — звенья одной цепи. Толстой публиковал год за годом дневник, в котором откровенно описывал происходящие в семье события. В первую голову Толстой — художник, и его мужицкий вид, работа в поле и прочее — артистические жесты. Связаны эти жесты с его мировоззрением — и сейчас повторяется похожая ситуация: артисты, работающие в жанре перфоманса, несут в себе протестное мировоззрение по отношению к “официозу”, “попсе”, находятся на стороне природы в ее конфликте с технической цивилизацией.
ЗАПАДНАЯ КУЛЬТУРА связана с карнавалом, шествием, “парадом аттракционов”, русская несет в себе историю как косточку, как изюминку — сказку. Предание и обряд в русской традиции следуют вместе. Заметим, что даже у германских народов — ближайших родственников славян — не сохранилось обряда коллективного купания в самую короткую ночь в году. В русской культуре эта традиция дожила до ХХ века. Мы знаем обряды благодаря литературе, которая, начиная с Гоголя, обратилась лицом к древним праздникам. “Ночь на Ивана Купала” и “Ночь перед Рождеством” дали ориентиры развитию русской литературы. В “Сорочинской ярмарке” создан образ культуры.
Предание о “Красной свитке” движет интригу повести. Из пекла является черт, пропивает в шинке свои денежки и одежды — пока не закладывает красную свитку, обещая через год вернуться за ней. Свитку перекупают — и она начинает странствовать, принося несчастья. Ее разрубают на куски и раскидывают по ярмарке. Возвращается черт — и собирает куски.
На ярмарке каждый торгует своим — пшеницей, волами, лошадьми цыгане же торгуют чертом. Они разыгрывают селян, кажут в окна свиные рыла и устраивают такой переполох, что заставляют Черевика отдать дочь замуж за своего “спасителя” — Грицька. Цыгане показывают перфоманс, плату за который берут с Грицька волами.
Для простого селянина цыгане, артисты — люди запредельные, которые якшаются с чертями и способны помочь в таком важном деле, как женитьба. У древних индоевропейцев женитьба осуществлялась с помощью обмена — каждый род отдавал и принимал по девушке. Как на ярмарке, куда из всякого хутора свозится товар — выросший на земле жизненный ресурс для обмена. Отпадение от обменного обряда превращает женитьбы в дело, куда замешан черт.
Когда деньги еще не взяли на себя роль “всеобщего эквивалента”, считалось, что эквивалентного обмена вообще быть не может: и обменивая пшеницу на волов, участники сделки рискуют на себя навлечь несчастья — будут недовольны и “духи пшеницы”, и “духи волов”. Для того, чтобы избавиться от неприятностей, всякую сделку надо было завершать ритуальным пиршеством (мы и сейчас имеем рудимент этого обряда — покупку полагается “обмыть”). Там , где пир, где праздник — место людям праздничным, артистам и музыкантам.
Ярмарка — место, где происходит обмен ресурсами. Молодые люди тянутся друг к другу — как куски красной свитки, сгустки энергии, связанные симпатической силой. Сила этой тяги и есть любовь. У Гоголя образом любви служит красная свитка, которая стремится к целостности сама и приносит несчастье “чужим”. Место искусства — рядом с чертом, где сравнивается неравное, где жертвы и любовь.
В каждом ландшафте — свои перфомансы. В городе воспроизводится миф победы героя над змеем. Такова нехитрая схема карнавала: Пост побеждает Масленицу, порядок — хаос. Перфоманс в городах Европы повторял вавилонскую историю о победе Мардука над Тиамат. Далее эти истории стали лишь передаваться, меняя одежки — Индра побеждал Вритру, Перун — Велеса, Георгий — змия.
Хутор можно сравнить с колесом, которое горизонтально вращается, перемешивая товары, рождающиеся на земле. В городе колесо становится ребром — как колесо обозрения, оно начинает черпать и перемешивать “верх” и “низ”, массовое и элитарное, рядовое и исключительное. Колесо черпает энергию из глубины веков, со дна сознания: в какой-то момент оно исчерпывает, истощает определенный пласт — и рождается человек, который первым ставит диагноз городской культуре: “Бог умер”. Возникает поп-культура. Но вновь появляются страстные, одержимые люди, чувствующие веру в своей душе, происходит реабилитация мистики и глубины, искусство пытается воссоединиться со священнодействием.