Случилось это во вторник, то есть в самый обыкновенный день в неделе, когда происходит только самые обыкновенные вещи. Солнце, как и всегда, взошло с востока; господин начальник, как и всегда, запоздал в канцелярию; хозяйка, как и всегда, с самого утра ссорилась с мужем; словом, это были обыкновенные события, которые только и могут случиться в божий вторник.

Но в этот вторник произошло и нечто необыкновенное. Рано утром ко мне пришел один весьма необычный посетитель – жандарм из окружного правления, и тем необычнее показался мне этот визит, что на глазах жандарма я заметил слезы, а так как мне раньше никогда не приходилось видеть слезы на глазах жандармов, то я не мог скрыть любопытства.

– Господин… – начал жандарм.

– А? – отвечал я, считая каждую его слезу.

– Господин начальник послал меня к вам… – продолжал он дрожащим голосом.

– Ко мне? Хорошо. А зачем?

– …послал меня к вам, чтоб отвести вас в правление, – закончил жандарм и заплакал.

Услышав последние слова, я тоже почувствовал слезы на глазах, так как, наконец, и я понял, что это действительно грустно, когда кого-нибудь ведут в правление. Похлопал я жандарма по плечу и спросил тоже дрожащим голосом:

– Ты, братец мой, случайно не знаешь, зачем это я понадобился господину начальнику?

– Приблизительно знаю. Вчера ночью умер Иосиф Стоич, купец… Умер внезапно. Вечером был жив, а ночью умер.

– Так, царство ему небесное! Но скажи мне, зачем я понадобился господину начальнику?

– Да по этому же делу!

– По этому делу? Как это? Может быть, братец мой, купец Стоич умер не своей смертью? Но ведь все знают, что я не принадлежу к числу его наследников.

– Известно, нет, – говорит жандарм, – но город готовится похоронить купца Иосифа как можно торжественнее, вот потому и вызывают вас…

– А, братец мой, так это совсем другое дело. Что касается этого… разумеется… так бы и сказал…

И я со спокойной душой и со слезами на глазах отправился с жандармом в окружное правление.

Весь город встревожился. Встретишь знакомого, он тихо подойдет к тебе, положит руку на твое плечо и дрожащим голосом скажет:

– Жаль, очень жаль. Иосиф Стоич умер, такие как он, теперь не рождаются.

Господин начальник принял меня очень любезно, пригласил сесть и в течение всей нашей беседы говорил дрожащим голосом. Можно смело сказать, что в этот день весь город говорил дрожащим голосом. Я думаю, что и моя хозяйка сегодня утром ругала своего мужа дрожащим голосом; я не заметил этого только потому, что не знал о несчастье, постигшем наш город.

– Сударь, – сказал мне господин начальник, – вам уже известно о несчастье, постигшем наш город. Вчера ночью скончался Иосиф Стоич, человек с большими заслугами, пользовавшийся уважением всего города. Вы и сами имеете представление о заслугах покойного перед нашим городом и о горячей любви и уважении, которые все мы испытываем к нему. Кроме всего прочего, необходимо, чтоб кто-нибудь из граждан произнес над гробом речь. Мне известно, что вы написали один веселенький водевиль, на основании чего можно заключить, что вы до некоторой степени литератор. И потому я считаю, что лучше вас никто не сумеет это сделать.

Все это господин начальник произнес серьезно и без запинки.

– Признаюсь, господин начальник, – начал я, немного смутившись, – меня действительно можно было бы назвать до некоторой степени литератором, но, знаете, этот жанр… надгробные речи…

– О, нет, нет, – поспешно перебил меня господин начальник, – я предоставляю вам полную свободу. Вы сами выберете стиль, какой хотите. И вообще, я же не требую, чтоб это было написано классически. Это же не для сцены, а так… – но тут господин начальник несколько смутился и задвигал стулом, на котором сидел.

– Хорошо, господин начальник, но видите ли, я не имею достаточно материала.

– Как! Вам неизвестны заслуги покойного?

– Нет.

– Ах, да, вы ведь недавно в нашем городе…

– Пожалуйста, прошу вас, перечислите хотя бы вкратце… – и я вытащил из кармана лист бумаги и карандаш.

– Да, да, разумеется… я вам скажу… – и тут господин начальник задумался, почесал голову и будто опять немного смутился: начал ерзать нач^гуле, схватил зачем-то канцелярские ножницы, с минуту поиграл ими и, наконец, произнес виноватым голосом: – Собственно я сам здесь всего лишь три года… Разумеется, я могу вас сказать, но это будут только общие фразы, а в данном случае нужны подробности, не правда ли?

– Совершенно верно, но у кого же я могу узнать эти подробности?

Но господин начальник уже придумал и заговорил быстро и весело:

– Знаете что? Пойдите к протоиерею. Самое лучшее это пойти к протоиерею.

Я простился с господином начальником и направился к протоиерею, обдумывая по дороге начало речи.

Господина протоиерея я застал дома. Он сидел кресле, в белых носках и вышитых домашних туфлях. В руках у него была книга под заглавием «Большая сербская народная поваренная книга». Ее написала госпожа Екатерина Попович-Миджина и посвятила своей матери Нанчик-Петрович-Пургер-майстер.

– Похвально, похвально! – не скрывая своего восхищения, сказал протоиерей, когда я сообщил ему цель моего визита.

– Вы, конечно, как протоиерей, лучше всех сумеете рассказать мне о заслугах покойного, которые необходимо упомянуть в надгробной речи.

– Конечно, конечно, – начал протоиерей, закинув правую ногу за левую и бросив годреливый взгляд на свои вышитые домашние туфли. – Видите ли, что касается церкви, то собственно здесь он не имел особых заслуг. Конечно, он был хорошим христианином, но главное – он был очень богатым человеком, самым богатым человеком в нашем городе. А так… как бы вам сказать… пойдите-ка вы лучше к господину председателю совета общины, уж он вам перечислит все заслуги покойного от аза до ижицы*.

Господин протоиерей проводил меня до ворот и, пожав мне на прощанье руку, сказал:

– А в общем похвально, очень похвально… Покойный Иосиф заслуживает большего, мы просто не в силах выразить нашей благодарности и уважения за его заслуги.

Председателя я застал в совете. В тот самый момент, когда я входил к нему, он кстати и некстати поминал отца и мать какого-то провинившегося мясника. Чтоб господин председатель не подумал, будто и я пришел к нему по делам общины, и чтоб заранее оградить себя от некультурного обращения, я поспешил обратиться к нему со словами:

– Ах, вы ведь уже знаете, какое горе постигло нащ город и как все опечалены смертью покойного Иосифа! Мне поручено произнести надгробную Речь!

Прежде чем отпустить мясника, председатель еще раз помянул его родителей, а затем, повернувшись ко мне, начал дрожащим голосом:

– Да, покойный Иосиф, жаль!

– Вы ведь давно его знаете?

– Я? Как же? Вместе росли…

– Я бы вас попросил перечислить мне все его заслуги от аза до ижицы,[1] чтоб я мог включить их в надгробную речь…

– Да, да, речь надо обязательно, и попрошу вас, как можно длиннее… Пусть все знают, что мы простились с ним как следует, как он этого действительно заслуживает. Я приказал всем членам совета общины собраться сегодня на заседание… может быть, совет общины найдет возможным возложить от себя венок на гроб покойного…

Я достал бумагу и карандаш.

– Итак, прошу вас, скажите все, что вы о нем знаете.

– Все, что я о нем знаю? – начал председатель – Прежде всего, я думаю, что следовало бы сказать две речи, жаль, что подходящих людей нет, а то можно было бы и больше: одну перед домом покойника, одну перед советом общины, одну перед церковью и вашу над самой могилой…

– Но, видите ли, я еще не знаю, что именно я буду говорить…

– Не знаете?! Да если вы скажете все, что о покойном Иосифе действительно следовало бы сказать, то и этого будет мало, – тут господин председатель быстро встал со стула, и так как последняя фраза показалась ему очень удачной, он повторил ее еще раз.