– Страданиям? – бывший полицейский хмыкнул. – Да, конечно. Вы имеете в виду болезнь мужа?

– При чем тут болезнь? Я имею в виду его чудовищное отношение к ней, – ответила Луиза.

– Чудовищное отношение? – г-н Холберг чуть замедлил шаги, бросил на меня вопросительный взгляд.

– Да, это так, – подтвердил я. – Не далее как накануне спектакля мы с госпожой Бротман были свидетелями отвратительной сцены… – я вкратце пересказал новому соседу историю скандального появления в медицинском блоке Макса Ландау и его жены. – Если говорить о вопиющей неблагодарности, то тут у господина Ландау было не так много конкурентов. Разумеется, – поспешно добавил я, – не гоже так говорить об убитом.

– Нет-нет, я думаю, в нашем случае говорить можно все, – сказал Холберг. – Мы ведь не сплетнями занимаемся, а пытаемся пролить свет на тайну его убийства, – мне показалось, что последняя его фраза была обращена не столько ко мне, сколько к моей помощнице, с явной неохотой рассказывающей о покойном. – А почему вы говорите о неблагодарности, Вайсфельд? За что господин Ландау должен был благодарить свою жену?

– Госпожа Ландау – урожденная баронесса фон Сакс, – ответила за меня Луиза. – Старинный немецкий род, по-моему, одним из предков был легендарный поэт Ганс Сакс. Непрямым, возможно, но тем не менее. Так что в жилах госпожи Ландау текла чистейшая нордическая кровь, арийская, без малейшей примеси, – мне показалось, что в голосе моей помощницы прозвучала скрытая и не совсем уместная ирония. – Так что никто бы ее не отправил в гетто, если бы она сама не захотела этого. Мало того. Нужно было не просто принять решение, нужно было еще и добиться его реализации. Насколько мне известно, власти Рейха не позволяют арийским супругам евреев сопровождать последних в гетто.

– По большей части – да, вы правы, – сказал Холберг. – Но нет правил без исключений – даже в Рейхе. Например, существуют так называемые еврейские дома в Берлине, в Дрездене. Наверняка еще где-то, возможно, в Гамбурге. Как раз в Дрездене мне довелось прожить в одном таком доме три дня. Нечто вроде маленьких гетто, в которых живут смешанные немецко-еврейские семьи. При выходе в город их обитатели должны надевать повязки со звездами Давида. Как и в нашем гетто. Да, такие четырехэтажные еврейские дома-гетто в арийских городах. Но вы говорили о жене режиссера Ландау. О ее благородстве и его неблагодарности. Право, я не уверен, что в подобном случае следует говорить о благодарности или неблагодарности. Человек вообще существо по большей части непредсказуемое… Тем не менее – да, интересно. С ней вы тоже познакомились в Вене, госпожа Бротман?

– Да. Сначала приехал Макс, спустя какое-то время – Лизелотта. В Россию они отправились вместе.

Мы подошли к двухэтажному дому, возвышавшемуся между двух одноэтажных и явно нежилых зданий с наглухо забитыми окнами и дверями.

– Пришли, – моя помощница вздохнула с явным облегчением. – У вас еще есть вопросы ко мне, господин Холберг? Если да – задавайте. Я не могу пригласить вас в гости, надеюсь, вы понимаете. В одной комнате нас шестеро, и ваш визит смутит моих соседок.

Холберг осмотрелся по сторонам. В узком проходе между домом, в котором жила Луиза, и стеной соседнего здания стояла парковая скамейка с изрезанной непристойными надписями спинкой.

– Что, если мы присядем? – предложил он. – На несколько минут.

Луиза пожала плечами. Она была недовольна, но первой подошла к скамейке и села. Рядом сел г-н Холберг, я примостился в некотором отдалении.

– Итак? – Луиза выжидательно посмотрела на моего соседа. – Что еще вас интересует? Кроме наших встреч с покойным восьмилетней давности?

– Кое-что совсем недавнее, – ответил Холберг. – Например, виделись ли вы с Максом Ландау в день убийства?

Госпожа Бротман какое-то время смотрела на него, словно решая – стоит ли отвечать. Видимо, решившись, она расстегнула сумку и извлекла из нее средних размеров плоскую картонную коробку.

– Вот, – Луиза протянула коробку мне, хотя смотрела при этом на моего друга. – Они мне больше не нужны.

В коробке что-то негромко звякнуло. Приподняв крышку, я обнаружил около десятка одинаковых ампул с прозрачной жидкостью. Машинально взяв одну из них, я пощелкал ногтем по узкому запаянному горлышку, сбивая образовавшиеся пузырьки.

– Осторожно… – вполголоса шепнул г-н Холберг. Я быстро вернул ампулу на место, опустил крышку и протянул коробку Луизе. Та отрицательно качнула головой

– Вот наказание, да говорю вам – осторожнее, спрячьте это… – проворчал мой новый знакомец. Он буквально вырвал из моих рук коробку с ампулами, после чего она исчезла в недрах его арлекинского пальто.

Следует признать, что он сделал это вовремя: через несколько секунд с нашей скамейкой поравнялся полицейский. Синий страж уже дважды проходил мимо, всякий раз посматривая на Луизу оценивающим взглядом. Теперь же он остановился рядом с нами. Был он относительно молод – лет тридцати – и неплохо сложен. Да и австрийский мундир времен первой мировой войны выглядел на нем почти щегольски – во всяком случае, не был ни чересчур свободен, ни чересчур тесен. Запястье правой руки охватывал ремешок дубинки. Дубинкой он время от времени поигрывал: то сжимал ее в руке, то оставлял раскачиваться на шнурке.

Луиза на него не смотрела, зато он, уже не скрываясь, осмотрел ее с ног до головы. Оставшись удовлетворен осмотром, он перевел взгляд на меня, затем – на г-на Холберга.

– Господа никак не сторгуются? – спросил насмешливо полицейский.

Я похолодел. Мне подумалось, что он имеет в виду коробку с ампулами. Обнаружение ее сейчас сказалось бы на моей дальнейшей судьбе и судьбе Луизы Бротман роковым образом – вне зависимости от содержимого. Я почти не сомневался, что ампулы похищены из медблока.

Поэтому я в полном недоумении выслушал сказанные развязным тоном слова г-на Холберга:

– Да нет, господин офицер, все в порядке. Просто комната занята. Надо немного подождать. Пять минут удовольствия, но ради этого приходится мокнуть под дождем…

«Господин офицер» смерил его недоверчивым взглядом, но лицо моего приятеля было столь безмятежно, что полицейский просто кивнул, в очередной раз выпустил дубинку, заплясавшую на ремешке, и двинулся дальше. Уже миновав скамейку, он вновь остановился и, повернувшись, бросил Луизе:

– Я зайду к тебе после смены. Надеюсь, ты уже освободишься, – после чего сошел с тротуара на мостовую и зашагал прочь.

– Ничего не понимаю…– сказал я растерянно. – О какой торговле идет речь? О чем мы торгуемся?

– Он счел меня проституткой, – бесстрастным голосом объяснила Луиза. – А вас, доктор Вайсфельд, и вашего друга – моими клиентами. Ничего удивительного, на этой улице живут только незамужние женщины. Некоторые из них промышляют проституцией.

Лицо мое вспыхнуло.

– Что за чудовищное подозрение… – от волнения я даже начал заикаться.

– Оставьте, – г-н Холберг похлопал меня по плечу. – Нет времени обсуждать эти глупости, – он повернулся к Луизе. – Присядьте, прошу вас, мне неловко с вами говорить сидя, а я чертовски устал от сегодняшней беготни.

Г-жа Бротман послушно села.

– В коробке – обезболивающее? – спросил сыщик.

– Да. Морфин.

Я не верил собственным ушам:

– Морфин? Откуда? У нас нет ни одной ампулы!

– Неужели вы думаете, что я украла бы лекарство у тех несчастных, которых мы обслуживаем? – с негодованием спросила Луиза. – Мне бы такое в голову не пришло!

– Я понимаю, но…

– Ампулы оттуда же, откуда у доктора Красовски – спиртное. Из Лимбовиц. Я купила у контрабандистов, – в ее голосе слышался вызов, порожденный, видимо, моим нелепым предположением. – У меня оставались две золотые цепочки, серьги с бриллиантами и кольцо с изумрудом. Дорогие вещи, старинные. Наследство. В свое время я оставила их себе – просто как память. Прежде, чем… – Луиза помолчала немного. – Прежде, чем дала обет послушания.

– Дала что? – очередное заявление мой помощницы, которую, я, как оказалось, совсем не знал, повергло меня в неменьшее изумление, чем появление на свет божий коробки с ампулами.