— А когда ты станешь известной писательницей, ты будешь по-прежнему с нами общаться? — спросила Сиси, восхищенно глядя на будущую знаменитость.

— Конечно! — ответила Марчелла, изобразив из себя важную знаменитость и вызвав смех своих друзей, которые шумно допивали остатки кока-колы, соскребая со дна тарелок капельки растаявшего мороженого.

— Следующий мой рассказ будет посвящен отцу Кармелло! — провозгласила она, опустив глаза в тарелку. — И его тайной сексуальной жизни! — добавила она, пробежав испытующим взглядом по их лицам. — Героиней рассказа будет роскошная пышногрудая девчонка, которая придет к нему в исповедальню. Она захочет очиститься от своих грехов, а он будет лапать ее своими руками.

У девчонок перехватило дыхание. Объединить в одном рассказе секс и религию — слишком уж дерзкий поступок даже для отважной Марчеллы.

— А ты не боишься, — что Бог покарает тебя и ты тут же умрешь после содеянного? — спросила Сиси.

Слизывая с ложки помадку с шоколадом, Марчелла призналась:

— Да нет, не очень. Я не буду бояться, по крайней мере, до того, как, написав этот рассказик, продам его какой-нибудь киностудии за десять миллионов долларов!

— Они никогда не выпустят на экран фильм о сексуальной жизни священника, — возразил Андреа. — Слишком многие католики будут против, потому что это будет выглядеть как святотатство. И кроме того, отец Кармелло не будет заниматься такими глупостями, как секс!

— Но он же вполне молодой человек! Моя мать говорила, что ему всего лишь немногим более двадцати!

— А он действительно очень милый!

Марчелла стала терпеливо выжидать, когда затихнут споры и обсуждения.

— Конечно, занимается, — авторитетно заявила она. — Он же все-таки мужчина, не так ли? А мужчинам надо как-то выходить из положения, иначе им все время придется спать в мокрой кровати.

Все ее друзья, восхищенно глядя на Марчеллу, залились громким смехом. Откуда ей известны такие подробности? Марчелла, посмеявшись с ними за компанию, вдруг почувствовала тошноту, которая, очевидно, явилась результатом переедания мороженого. Ей очень хотелось тут же, за столом, под восхищенные возгласы, удовлетворить любопытство своих друзей новой скандальной историей. Но вокруг было слишком много народу, их могли подслушать, а к принятию новой порции мыла она, признаться, была пока не совсем готова.

— Почему ты рассказываешь эти истории, Марчелла? — мягко поинтересовался отец Кармелло. — Может быть, ты сомневаешься в том, что существует Бог?

Она почти не видела лица святого отца через разделяющую их решетку, но отчетливо помнила его внешность. У него было гладкое, круглое, загорелое лицо и небольшая наметившаяся лысина, которая также приобрела золотистый цвет загара. Хорошо, что в такие моменты откровения кающийся не видел его широко открытых наивных глаз.

— Я не знаю, святой отец, — пробормотала она. — Может быть, мне просто не хватает внимания? Матери некогда меня слушать, а отец вечно пропадает на работе. На меня только тогда обращают внимание, когда я начинаю рассказывать эти истории.

— Но почему же во всех твоих историях постоянно фигурируют сцены секса? — спросил он.

Пожав плечами, Марчелла ответила:

— Чтобы привлечь внимание слушателей. Если бы я стала рассказывать случаи из жизни монашек, кто бы стал меня слушать? Поэтому я рассказываю истории о своих молодых ровесницах, которым безумно нравится секс.

— А тебе тоже нравится? — полюбопытствовал он.

— Не так чтобы, — призналась она. — Просто мне нравится заигрывать с парнями, не более того…

«И что я морочу голову? — размышляла она по дороге домой. — Конечно же, мне нравится секс!» Интерес к сексу проснулся у нее еще до того, как ей исполнилось тринадцать лет. Лежа ночью при открытом окне, тюлевые занавески которого не теребило даже легкое дуновение ветерка, она гладила себя руками. Вдруг неожиданно начался ливень, и запах теплого, летнего дождя еще сильнее обострил ее чувства. Положив одну свою руку на простынь, другой она ощупывала себя, представляя, как будто все это проделывает рука лежащего рядом мужчины. В довершение всего по радио передавали ритмичную музыку. Все это, вместе взятое, довело ее до наивысшей точки возбуждения. Это случилось впервые в жизни.

Ее и саму интересовало, почему она была более взрослой и знающей, чем все ее сверстницы. Может, причина крылась в том, что она росла единственным ребенком в семье? А может быть, это из-за отца, вид которого всегда волновал ее. Она вспоминала его большое, красивое лицо, львиную гриву серебристых волос, аккуратно подстриженные усы. Его большое тело, покрытое густой растительностью, которая виднелась и из-под ворота расстегнутой рубашки, и на икрах. Все выглядело очень невинным, даже появление отца в кальсонах, обтягивающих выпиравшую между ног выпуклость. Она не придавала значения и тому, какое удовольствие ему доставляло трогать, ласкать ее, а потом, крадучись забираясь под платье, гладить ее плечи, спину, плоские, еще не успевшие сформироваться груди. По достижении половой зрелости она положила конец этим играм. Кажется, сейчас это называется совращением детей. Но у нее никогда не возникало подобных ситуаций в отношении отца. Просто ее любили и лелеяли. Придет время, и она будет только мечтать о том, чтобы ее так же нежно, с радостью, и как бы между прочим, приласкала какая-нибудь мужская рука.

Мать же для Марчеллы не представляла собой предмета восхищений. Все жившие поблизости соседи единодушно сошлись во мнении, что Ида слишком уж «раздобрела». Марчелле казалось, что у итальянок после замужества существуют лишь два варианта: либо сесть на голодную диету, либо раздобреть, поскольку ели они преимущественно макароны, политые жирным соусом, долго просиживая за ленчем, который растягивался до полудня. Это было старо как мир: очаровательные девушки превращались в совершенно обычных дам. А между тем многие мужчины стремились увидеть в своих женах сочетание этих двух качеств. Что же касалось Иды, то ее можно было отнести скорее к категории матери семейства. Она была дородной, работящей, великолепной кулинаркой, слегка ревнующей своего мужа из-за того, что он был намного эффектнее ее.