Когда Филдинг еще только пробивался в драматургию, он пошел на поклон к сэру Роберту Уолполу,[10] в то время всесильному; но хотя он посвятил ему, с избытком комплиментов, свою пьесу «Современный муж», неблагодарный министр, как видно, не пожелал ничего для него сделать. Тогда он решил, что полезнее ему будет партия противников Уолпола, и попытал счастья у лорда Честерфилда, одного из ее лидеров. Цитирую д-ра Даддена: «Трудно было бы яснее намекнуть, что он предлагает свой ум и юмор в распоряжение оппозиции, если там готовы их принять и пустить в дело». Со временем они так и поступили, и Филдингу было предложено редактировать журнал, основанный с целью высмеивать сэра Роберта и его министров. В 1748 году Уолпол сошел со сцены, и после короткой интерлюдии возвысился Генри Пелгам.[11] Теперь оказалась у власти партия, на которую работал Филдинг, и несколько лет он редактировал и снабжал материалом газеты и журналы, поддерживавшие правительство. Естественно, он ждал благодарности за свои услуги. Среди друзей, которых он завел в Итоне и чью дружбу сохранил, был Джордж Литлтон,[12] член выдающегося (и по сей день) политического семейства и щедрый покровитель литературы. Когда Пелгам был премьером, Литлтон стал министром финансов, и в 1748 году с его помощью Филдинг был назначен мировым судьей по Вестминстеру. Вскоре, чтобы он мог выполнять свои обязанности с более заметным результатом, юрисдикция его была распространена и на Мидлсекс, и он поселился со своей семьей в официальной резиденции на Боу-стрит. Работать на новом посту ему помогло юридическое образование, знание жизни и природные способности. Филдинг сам рассказывает, что до его назначения этот пост приносил до 500 фунтов в год грязных денег, он же не зарабатывал и трехсот, но чистых. Через герцога Бедфордского он получил пенсию из общественных сумм. Предполагают, что она составила сто или двести фунтов в год. В 1749 году вышел в свет «Том Джонс», над которым он работал, еще когда редактировал журнал в поддержку правительства. За «Тома Джонса» он получил 700 фунтов стерлингов, а поскольку деньги в то время стоили в 5–6 раз дороже, чем в наши дни, эта сумма примерно равнялась четырем тысячам. Неплохая была бы плата за роман сегодня!

Здоровье Филдинга к тому времени сильно сдало. Участились приступы подагры, ему приходилось уезжать на поправку то в Бат, то в свой домик возле Лондона. Однако писать он не переставал. Он писал памфлеты о своей должности; один из них, «Расследование причин недавнего роста грабежей», способствовал, как говорят, проведению знаменитого закона о джине; и написал «Амелию». Здоровье его становилось все хуже, и в 1754 году, разогнав «шайку злодеев и головорезов», державших в страхе весь Лондон, он передал свою должность единокровному брату Джону Филдингу. Единственным шансом уцелеть представлялось — поискать климат получше, чем в Англии, и в июне того же 1754 года он отплыл от берегов своей родины в Лиссабон на «Королеве Португалии», капитан Ричард Бил. Прибыл он туда в августе и через два месяца умер. Ему было 47 лет.

Когда я думаю о жизни Филдинга, такой, какой я кратко описал ее по скудным материалам, которыми располагаю, меня охватывает своеобразное чувство. Это был настоящий мужчина. Читая его романы — а мало кто из писателей вложил в свои книги больше себя, чем он, — проникаешься к нему симпатией, как к человеку, с которым был близок много лет. В нем есть что-то очень современное. Есть один тип англичанина, который до последнего времени был широко известен. Его можно было встретить в Лондоне, в Ньюмаркете, в Лестершире в сезон травли лисицы, в Каузе в августе, в Каннах или Монте-Карло посреди зимы. Он джентльмен, у него отличные манеры. У него приятная внешность, приятный тон, с ним чувствуешь себя легко. Он не так чтобы особенно культурен, но к таким людям терпим. Любит женщин, бывает вызван в суд как соответчик. Он не трудится в поте лица, но и не видит в этом необходимости. У него вполне приличный доход, и денег он не жалеет. Если начинается война, он идет в армию, и доблесть его у всех на устах. Он абсолютно никому не вредит и всем нравится. Годы идут, молодость кончается, он уже не так обеспечен, и жизнь уже не так легка. От охоты на лису пришлось отказаться, но в гольф он играет прекрасно, и в карточной комнате вашего клуба всегда приятно его увидеть. Он женится на давнишней своей пассии, вдове с деньгами, уже в пожилых годах и, остепенившись, превращается в прекрасного мужа. В нынешнем мире для него нет места, и через несколько лет весь этот тип окажется вымершим. Вот таким, мне представляется, был Филдинг. Но ему достался великий дар, позволивший ему стать замечательным писателем, и работать он умел, стоило захотеть. Он любил бутылку и не отказывался от женщин. Когда говорят о добродетельности, обычно имеют в виду секс, но целомудрие — это лишь малая доля добродетели, и, пожалуй, не главная. Филдинг знал сильные страсти и отдавался им без колебаний. Он умел любить нежно. В семье коренится любовь, а не привязанность, та — совсем иное дело; но половое влечение может существовать и без любви. Отрицать это можно только из ханжества либо по незнанию. Половое влечение — это животный инстинкт, в нем нет ничего более постыдного, чем в жажде или в голоде, и так же мало причин не удовлетворять его. Если считать Филдинга распутным оттого, что он предавался, может быть без достаточного разбора, радостям секса, во всяком случае, он не превосходил в этом большинство мужчин. Как большинство из нас, он жалел о своих грехах (если то были грехи), но при первом удобном случае совершал их снова. У него была горячая кровь, но доброе сердце, он был великодушен и, в продажную эпоху, честен; ласковый муж и отец, храбрый, правдивый и хороший друг для своих друзей, которые оставались ему верны до его последнего вздоха. Терпимый к чужим грехам, он ненавидел грубость и двоедушие. Успех не кружил ему голову, и с помощью бутылки шампанского и жареной куропатки он стойко сносил невзгоды. Он принимал жизнь и все, что она ему предлагала, с душевной бодростью и добрым юмором, и наслаждался ею сполна. Что и говорить, он был очень похож на своего Тома Джонса и отчасти похож на своего Билла Бута.[13] Мужчина как мужчина.

Я должен, однако, сообщить читателям, что нарисованный мною портрет Генри Филдинга вовсе не совпадает с портретом, который ректор Пемброка оставил в своем монументальном труде (я уже часто ссылался на него и почерпнул там столько полезной информации). «До недавнего времени, — пишет он, — в общественном воображении Филдинг был человеком блистательного таланта, наделенный тем, что называют „добрым сердцем“, и многими приятными свойствами, но рассеянный и безответственный, повинный в прискорбных безумствах и не свободный даже от более серьезных пороков». И сделал все, что мог, чтобы убедить своих читателей, что Филдинг был жертвой грубейшей клеветы. Но этот портрет, который д-р Дадден пытается оспорить, и бытовал при жизни Филдинга. Такого мнения были о нем люди, хорошо его знавшие. Правда, его свирепо ругали политические и литературные враги, и очень возможно, что обвинения, которые на него возводили, были преувеличенные, но обвинения, которые должны человеку повредить, должны быть правдоподобны: так, например, покойный Стаффорд Криппс[14] имел много злейших врагов, которым больше всего хотелось закидать его грязью. Они называли его флюгером, изменником своему классу, но им в голову не пришло бы сказать, что он был развратник и пьяница, поскольку все знали, что он держался строгих моральных правил и был агрессивно воздержан. Они этим только выставили бы на посмешище самих себя. Так и легенды, которые создаются вокруг знаменитого человека, может быть, и не соответствуют действительности, но никто бы в них не поверил, не будь они похожи на правду. Артур Мерфи рассказал характерный анекдот: чтобы расплатиться со сборщиком налогов, Филдинг попросил своего издателя Эндрю Миллера выдать ему аванс и, уходя домой с этими деньгами, встретил приятеля, у которого дела обстояли еще хуже; он отдал ему деньги, а когда сборщик налогов явился, велел ему передать: «Дружба попросила денег и получила, а сборщик пусть зайдет в другой раз».