Но в Киеве довелось пробыть недолго.

Неожиданно поступил приказ — перебазироваться на новое место. Приказ касался всей авиационной бригады, а это дело нешуточное! Предстояло укрепить на железнодорожных платформах десятки самолетов. Причем в сжатые сроки и вместе с тем максимально надежно: путь предстоял через всю страну — на Дальний Восток.

Некоторые поначалу встретили эту новость без особого энтузиазма. Покидать Киев, бросать насиженное место, а вместе с ним и налаженную жизнь ради того, чтобы ехать куда-то к черту на кулички, да еще неизвестно зачем, — удовольствие, честно говоря, весьма сомнительное. Конечно, начальству, как говорится, виднее, а приказы не обсуждают. Но все-таки…

Необходимую точку поставил комиссар бригады Романов.

— На Дальнем Востоке обострилась обстановка, — разъяснил он. — Японцы сосредоточивают в Маньчжурии крупные силы. И, судя по всему, неспроста. В последнее время отмечены отдельные провокации, а также случаи нарушения государственной границы.

Романов выждал, когда сказанное им как следует дойдет до нашего сознания, и коротко закончил:

— Едем выполнять боевое задание!

Помню, как сразу изменилось выражение лиц. От скрытого недовольства не осталось и следа. Апатия, успевшая было овладеть некоторыми, тоже куда-то исчезла. Взамен нее все мы теперь ощутили необыкновенный прилив душевных сил. Боевое задание! Это меняло дело в принципе… Воодушевление охватило буквально всех. И летчиков, и техников самолетов, и механиков… Огромная работа по подготовке к перебазированию крупной воинской части была проведена предельно организованно, четко и оперативно. Железнодорожные составы с людьми и техникой один за другим отправились в дальний путь…

Но как ни велика и ответственна была работа, проделанная нами в Киеве, она оказалась лишь малой толикой того, что нам предстояло сделать по прибытии на место назначения. Там, по существу, пришлось начинать с нуля. И это, честно говоря, еще мягко сказано. Как выяснилось, и нуль нулю — тоже рознь. Бывает, что он — просто голое место; но случается, что под ним понимают место, которое предстоит еще расчистить, чтобы оно стало голым.

Дальний путь наш закончился в небольшом таежном селе. Для многих из нас это был если и не край света, то что-то вроде того.

— С благополучным прибытием в наши края! — лаконично сказал командующий военно-воздушными силами Приморской группы войск Фроловский, как бы давая тем самым понять, что официальная часть исчерпана. — А теперь попрошу следовать за мной. Надо же вам показать, что и как…

И Фроловский, сделав гостеприимный жест рукой, пошел впереди нас, давая на ходу свои пояснения.

— Это вот — ваш аэродром, — говорил он. — Здесь — столовая, тут — командирский клуб. А вот там, дальше, — казармы для красноармейцев и городок, где будете жить…

Крепкий, хорошо поставленный голос комдива звучал спокойно, ровно и абсолютно серьезно. И хотя в прищуренных глазах его, когда он обернулся, кинув быстрый взгляд на наши недоумевающие, растерянные лица, промелькнула на миг острая хитринка, мы понимали, что шуткой здесь и не пахнет. А перед нами между тем расстилалось лишь пустынное поле с торчащими кое-где из-под снега пнями, за которыми темнел кусок нетронутой тайги. Правда, материал для строительства и казарм, и города был, что называется, прямо под рукой — только вот деревья сперва предстояло свалить, а пни выкорчевать…

Пришлось до весны зимовать в палатках.

А с наступлением весны развернули строительные работы. Строились основательно. Именно там и так, как и предсказывал при первой встрече комдив Фроловский— и клуб, и дома для командного состава, и казармы для красноармейцев. А летное поле привели в порядок еще зимой… Только вот пожить во вновь отстроенном военном городке довелось совсем недолго. Меня вскоре назначили командиром 61-го отдельного отряда особого назначения.

Мне только что исполнилось двадцать шесть лет, и назначение на новую должность, казалось, было своеобразным подарком судьбы если и не ко дню рождения, то к поре наступавшей зрелости. Кто в таком возрасте не мечтает о самостоятельности и связанном с нею чувстве ответственности — признаках того, что ты стал мужчиной и, следовательно, тебе можно доверить серьезное дело?! И хотя зрелость в те времена приходила куда раньше, чем в нынешние, все же должность командира отряда, да еще особого назначения, означала многое. И прежде всего то, что в меня верят. А раз так, то доверие это я просто не могу, не имею права не оправдать.

Однако трудности, поджидавшие меня, оказались не из тех, к которым я себя готовил. И если бы не помощь старших товарищей, таких, как комиссар отряда Степанов и заместитель по тылу П. И. Игнатов, не знаю, удалось ли мне бы с ними справиться.

Отряд стоял на впадающей в Амур таежной реке, и представлял собой самостоятельную воинскую часть. На вооружении его имелось сразу несколько типов самолетов, четырьмя из которых мне предстояло овладеть заново. Но не это меня страшило. Как летчик я чувствовал себя уверенно и знал, что в самые ближайшие сроки буду летать на любой имеющейся в отряде боевой машине. Меня тревожило совсем другое. Командир обязан отвечать за все. А значит, помимо профессиональной боеготовности летного состава на меня ложилась и куча малознакомых, а то и вовсе выпадавших из накопленного прежде опыта хозяйственных работ. Горючее, боеприпасы, жилье, питание, организация досуга и культурные мероприятия… Как и за что в первую очередь браться? Голова на первых порах у меня шла кругом…

Тут-то и пришли на помощь комиссар и мой зам по тылу. Особенно ценным для меня оказался опыт Игнатова. Петру Ивановичу было под сорок, опыт тыловой работы успел накопить солидный, и порой складывалось впечатление, будто для Игнатова просто не существует безвыходных положений.

— С жильем у нас все в порядке, — утешал он меня. — А остальное пустяки, справимся. Главное при здешних морозах — добротное жилье.

Насчет жилья Игнатов говорил сущую правду. Зимы здесь стояли суровые, и воспоминания о том, как мы жили первое время по прибытии на Дальний Восток в палатках, лучшим образом подтверждали справедливость, его слов.