В пылу драки противники не заметили, как во дворе появился пожарный козел Брандмайор. Козел зашел извозчику в тыл и поддал ему рогами под зад. Извозчик заорал; от удара Брандмайоровых рогов он отлетел, как пушинка, к помойной яме и ткнулся в нее головой. Во всех окнах исчезли лица детей и женщин — от ужаса они с криком присели на пол.

Затем… затем во дворе наступила странная тишина. Все понимали, что если извозчик и успел крикнуть, то дедушку козел, наверное, тряханул так, что вышиб из старика дух.

Осторожно, замирая от страха, женщины и дети снова прильнули к окнам и — остолбенели.

Извозчик стонал, лежа около помойной ямы. Дедушка сидел на бревне в самом углу двора и кормил козла Брандмайора папиросами.

— Ешь, подлая твоя душа! — приговаривал дедушка. — Не абы какие папиросы — собственной набивки. Ешь, чтоб ты подох!

Брандмайор с аппетитом, с жадностью пожирал папиросы и — пока ел — никого не задирал. Но папиросы убывали, коробок в дедушкиной руке был почти пуст… Что произойдет после того, как Брандмайор сожрет последнюю папиросу?

И произошло чудо! Козел вдруг перестал есть, поднял голову. Он словно прислушивался к чему-то… И, раньше чем дедушка различил смутный отдаленный звон, козел стремглав умчался прочь. А через короткое время по улице, мимо дома, протарахтели пожарные телеги с насосом, кишкой и лестницами, а за ними озабоченно бежал козел Брандмайор.

Еще через несколько минут дедушка помогал извозчику Стаху встать на ноги, приговаривая:

— Эх, ты-ы-ы! Пьяный, ругаешься, лезешь в драку. Человек должен быть человеком, а не свиньей!

— Дедушка, — спросила я как-то, — а почему ты догадался усесться на бревне и угощать козла папиросами?

— Я? Догадался? Чтоб мои враги так о своем счастье догадались! Не догадался я — меня козел загнал на бревно. И что мне оставалось делать, как не угощать его, подлеца, папиросами?

Скажете, дедушка — молодец? Конечно, молодец! Но все-таки ходить с ним по улице несносно. Вот и сейчас — он провожает меня в институт, а сам только и высматривает, нет ли где поблизости таких человеков, которые не хотят быть человеками.

— Дедушка, — говорю я, чтобы отвлечь его внимание от окружающего, — ты слышал? На Чертов Остров отправили крейсер «Сфакс» за Дрейфусом!

Дедушка внезапно останавливается как вкопанный.

— Что? Что? Что? — кричит он вдруг не своим голосом и добавляет тихо, как бы со страхом: — Ты не шутишь?

— Какие шутки, дедушка! Это будет сегодня в газетах.

Дедушка потрясен. Он что-то бормочет, он обнимает и целует меня.

— Вот умница, вот умница! — бормочет он. — Ты на меня не рассердишься, если я тебя оставлю? Я побегу к бабушке — расскажу ей. Ты на меня не рассердишься?..

И, не дожидаясь моего ответа, дедушка рысью мчится к своему дому. А я — уж так и быть! — не сержусь. Ох, без дедушки на улице спокойнее!

И невольно я думаю: «Что же это за „дело Дрейфуса“, которое мгновенно укротило моего неукротимого дедушку?»

Ну вот мы и старшеклассницы. И, конечно, полны радости освобождения от института. Хотя и не навсегда — к сожалению, это еще только через три года наступит! — но до осени, и то хлеб!

Выдали нам сегодня последние в этом году «Сведения об успехах и поведении». У всех нас они хорошие. Маня и Лида переведены в пятый класс с первой наградой, я — со второй. Без грусти простились мы с Моргушкой — нашей классной дамой.

Прозвище это дано ей за привычку часто-часто моргать по всякому поводу. Сердится — моргает, довольна — тоже, расстроена или растрогана — опять моргает.

Прощаясь сегодня со мной, Моргушка объяснила мне:

— До сих пор вы переходили из класса в класс с первой наградой. Но… — тут Моргушка заморгала, как нанятая, — в этом году педагогический совет постановил дать вам только вторую награду: из-за шалостей и болтовни во время уроков! Подумайте об этом, дружочек мой (снова морг-морг-морг)… На летнем досуге подумайте!

Спасибо за «дружочка», дорогая Моргуша, но думать об этих вещах я «на летнем досуге» не собираюсь! Не хочу портить себе долгожданный летний досуг. Какие такие числятся за мной шалости, хоть убейте, не помню! По моему мнению, я вела себя довольно прилично. А вот болтать — это точно: болтаю! Ну, да ведь без этого на иных из наших институтских уроках и помереть недолго. Вот так — очень просто! — захлебнешься скукой и пойдешь ко дну… Пишите, машите!

Ну, в общем, сейчас все это — уже дело прошлое. Такое прошлое, что его можно забыть, не вспоминать во все время летних каникул — до конца августа.

Когда я, ликуя, прибегаю в этот день домой… «Перешла! Со второй наградой!»… я застаю у нас гостя, любимого папиного гостя, Александра Степановича Ветлугина. И так удачно пришел Александр Степанович — словно подкараулил! — застал папу дома! Правда, папа, как он выражается, «заскочил» домой лишь на короткие минуты между двумя больными, но все-таки они встретились, и оба рады, что могут перекинуться хотя бы самыми важными мыслями, накопившимися за целый год отсутствия Александра Степановича.

Я очень люблю смотреть, как папа встречается со своими друзьями, с теми, кого он любит и уважает.

К маме очень часто приходят и «забегают» ее знакомые. Среди них есть, конечно, и настоящие мамины друзья, но чаще всего это ни к чему не обязывающие знакомства и ничего не значащие, даже не запоминающиеся разговоры. Прибежали, расцеловались с мамой: «Ах, дорогая, вы слыхали?» — «Милая, это ужасно, совершенно ужасно!» (или, наоборот: «Это прелестно, совершенно прелестно!») — «Ах, вчера Самойлов играл Гамлета, это невозможно описать!» — «Куда же вы спешите?» — «Ах, не говорите, миллион всяких дел!» Опять расцеловались — и нет гостьи: убежала! Зачем она примчалась, почему улетучилась, что ей было нужно, — непонятно. Через пять минут после ее ухода мама забывает о ней.

Только Юзефа ворчит, передразнивая гостью:

— И ту-ту-ту! И тру-ту-ту! И чмок-чмок-чмок! А, бодай ее!..

А вот папа встретился с Александром Степановичем: они обрадовались друг другу (год не видались!), даже обнялись, расцеловались, хотя и по-мужски бестолково, неумело, и жмут друг другу руки, а папа даже ласково трясет Александра Степановича за плечи. И оба взволнованы, даже растроганы встречей.

— Ну как? — спрашивает папа неизвестно о ком и о чем.

— Шлепаем помаленьку! — весело отвечает Александр Степанович.

Такой не очень, по правде сказать, толковый разговор происходит между ними всякий раз после какой-нибудь отлучки Александра Степановича по своим делам в другой город. И всякий раз мне кажется — нет, не «кажется», а я знаю, чувствую, — что папа почему-то беспокоился об Александре Степановиче и радуется, что с ним все, оказывается, благополучно.

Александра Степановича я помню очень давно — еще когда я была совсем маленькая. Все эти годы он приходил к нам почти каждый вечер.

— Я у вас ручное домашнее животное! — говаривал он иногда шутя.

— Ну, какое вы домашнее животное, когда вас даже чаем не напоишь: брыкаетесь! — сердилась иногда мама. — Терпеть не могу гостей, которые ничего не пьют и не едят!

— Кто же виноват, Елена Семеновна, что вы, как гоголевский помещик Петр Петрович Петух, заявляете своим гостям: «На что вы мне нужны, если вы уже пообедали?» — посмеивался Александр Степанович.

Но, в самом деле, то ли от большой застенчивости Александра Степановича, то ли от его постоянной боязни, как бы не обременить, не быть в тягость, но прошел не один месяц и даже не один год, пока он наконец освоился у нас, перестал дичиться и сопротивляться маминому гостеприимству: стал пить чай, а иногда даже ужинать с нами.

Александр Степанович очень много знает. Папа говорит, что он богато, разносторонне образованный человек. Вероятно, есть и такое, чего он не знает, — ведь невозможно знать все на свете!..

Но мы, дети, мои подруги, я и Леня Хованский (мы с Леней с детства, как говорится, растем вместе и дружим, как брат с сестрой) — все мы уверены, что Александр Степанович знает все и обо всем. У Александра Степановича нам нравятся те черты, которые отличают его от окружающих людей, — например, его суровое, спартанское отношение к жизненным благам. Уж сколько лет мы видим на нем все тот же сильно поношенный костюм, очень пожилую шляпу, утомленные жизнью башмаки! Для того чтобы Александр Степанович купил себе что-нибудь новое, ох, для этого надо, чтобы старое износилось вконец!