Доставившие его успели уже доложить обстоятельства задержания и вышли. Сесть Милову не предложили. Оба розовых разглядывали его, как ему показалось, с интересом. Он, как и полагалось, смотрел прямо перед собой, стараясь моргать пореже. Красноватая стена была гладкой и пустой, не за что было зацепиться взглядом, но он мысленно провел на ней две диагонали и старался удерживать взгляд в точке их пересечения.

Так – без звука, без движения – прошла минута, другая, третья… Очень хотелось двигаться, переступить хотя бы с ноги на ногу, пошевелить руками… Он заставлял себя стоять неподвижно. Чтобы отвлечь себя, принялся вспоминать стихи, любимые в юности, и другие – что узнал позже. Но стихи не шли на ум, хотя сами поиски помогали не ощущать так остро молчание и неподвижность.

Видимо, это было какой-то формой проверки, тестом своего рода. Возможно, Милов его выдержал. Он уже не мог бы сказать, сколько минут протекло (удивился бы, услышав, что ровно пять, вовсе не полчаса, как он был уверен), когда один из розовых ремсов (он полагал, что попал уже к ним) разбил, наконец, лед молчания. У него оказался негромкий, приятный голос. И обратился ремс не к Милову, как можно было ожидать, а к своему не менее розовому коллеге.

– Прямо идеальный технет, – сказал он, и Милов не уловил в его тоне иронии, хотя понимать эти слова надо было, по всей вероятности, именно иронически. – Как держит плоскость – просто залюбоваться можно. Вы согласны, коллега?

Второй поджал ровные, в ниточку, губы.

– Чересчур убедительно для разлаженного технета, – откликнулся он. – Так что могут возникнуть даже некоторые сомнения. Может, он просто лепит горбатого к стенке?

– Сомнения в том – действительно ли он неисправен? Или в другом: вообще технет ли он? Но и то, и другое не составляет проблемы. Когда его разберут, это станет видно. Хотя вы, быть может, думаете, что возможно обойтись без разборки?

(«Интересно, – мельком подумал Милов: – тут они обращаются друг к другу на «вы», не то что технеты на улице. Видимо, единство расы здесь не менее условно, чем в любой другой точке планеты…»)

– А что же с ним еще делать? – ответил второй. Голос его был бесцветным, без интонаций. – Он почти сутки уклонялся от явки. Разлад четвертой степени. Ремонтировать его – потеря времени. Да и утрата невелика. Примитивный технет, черный. Уровень сложности неотличим от нуля. Если бы тут было что-то интересное, им, возможно, заинтересовался бы Клеврец. А так – ерунда, примитив. Самое большее – мешок для отработки приемов.

(«Клеврец? Он назвал имя – Клеврец? Не может быть! Но ведь Клеврец был начальником отдела в… Еще тогда, при людях, еще даже до Каспарии… Неужели?.. Или просто совпадение? Или заимствовано только имя – в силу подражательного инстинкта? Клеврец! Ну, что они там дальше?..»)

Двое как ни в чем не бывало продолжали свой разговор:

– Ну, положим, это ведь он только сейчас такой, а вообще-то – технет городской, с нашим, столичным индексом, так что в прошлом наверняка имел важную функцию. Назови свой основной смысл, технет!

Переход от спокойного тона к раскатистому приказному почти крику был настолько неожиданным, что Милов не удержался и вздрогнул. Он сразу же испугался того, что вздрогнул, и страх этот – растительный, неосознанный – заставил его пропустить то мгновение, в которое надо было дать ответ: на такие вопросы откликаются, не думая. Опоздал; и теперь оставалось только молчать – молчать, что бы там ни было и чем бы ни грозило.

– Онемел, а? – сказал первый ремс своему коллеге, когда протекло не менее минуты в полной тишине. – Бедный, бедный технет. У него даже речь отключилась, вот ведь как далеко зашел разлад. Пятая степень. Неужели же мы так и не узнаем, какой была его основная функция?

– Да ну, – все так же лениво-безразлично отозвался собеседник. – Номер есть, запросим картотеку, и все будет яснее ясного.

– Конечно, мы так и сделаем, и незамедлительно. Но, коллега, как же тяжел и неблагодарен наш труд! Даже удовлетворить наше невинное любопытство из первоисточника мы не имеем возможности! Нет, положительно я буду просить, чтобы меня переналадили на что-нибудь другое. Займусь вопросами снабжения, или финансами, например – разве плохое занятие в наши прагматические времена?

На этот раз Милов не вздрогнул – он просто не очень внимательно вслушивался в разговор, переживая недавнюю оплошность, и не сразу оценил многозначительный намек. Кроме того, ему сейчас вообще ни на что не следовало реагировать: если уж он разлажен до пятой степени, то и придется держаться такой версии. Какой бы нелепой она ни казалась. Хуже всего – менять версии на ходу.

– Да, речь нарушена, – сказал второй вместо того, чтобы высказать коллеге сочувствие по поводу их общей нелегкой судьбы. – Но восприятие работает. Глаза-то у него живут. Да еще как весело! Прямо прыгают и скачут. Значит, разлад не в центре. Какой-то периферийный разладик речи. Такой, случается, проходит, если технета немного встряхнуть – что-то там заскочило, а от сотрясения оно и встанет на место. Как вы относитесь к такому способу, коллега?

– Да, так бывает, вы совершенно правы, – поддержал первый. – Легкая встряска порой делает чудеса. Молчит технет, молчит, а потом вдруг начинает разговаривать, даже не говорит, а поет, да еще с такой охотой – потом их просто не заставишь замолчать.

– Я бы встряхнул его, – сказал второй, изображая нерешительность, – но что-то я его боюсь. Поверите ли, коллега – просто страшно приблизиться. Какой-то угрюмый, тяжелый технет. От того, что мы вернем ему речь, ему вряд ли станет легче. Нет, мне действительно страшно…

– Ну-ну, что вы, – успокоил его первый. – Он хороший, добрый технет, только немного разладился, и он не сделает вам ничего плохого. Он искренне хочет, чтобы все стало ясным и чтобы ни у кого не возникало лишних забот. Нет, нет, коллега, уверяю вас – он сам чрезвычайно озабочен тем, что с ним происходит, и если так настойчиво уклонялся от встречи с нами, то, конечно же, лишь потому, что не хотел печалить нас своим невеселым видом. Он заботился о нашем спокойствии, коллега, так что придется, хотите вы или нет, даже поблагодарить его за это. Он – смирный и благонастроенный технет, и я полагаю, что вы можете без боязни подойти к нему.

Второй ремс, как бы вняв увещеваниям, встал и обошел стол, приближаясь к Милову. Был он, пожалуй, на голову выше и соответственно шире в плечах. Мощный был технет, но, насколько Милов успел заметить, ремсы все были такими – наверное, их выполняли по специальной программе. Когда до Милова оставалось шага три, ремс вдруг остановился.

– Нет, право же, я по-прежнему боюсь. Он все-таки очень злой, этот технет, зол и угрюм, он вовсе не добрый. Я отсюда прямо носом чую, какой он бяка. Пожалуй, я не стану к нему приближаться. Что вы на это скажете?

– Вы же добры от природы, – ответил на это первый. – И, не сомневаюсь, справитесь со своим страхом, чтобы сделать благо этому нашему бедному, несчастному собрату… Смотрите-ка, он даже и не удивляется!

– Сейчас удивится, – пообещал второй ремс.

И, сделав еще шаг вперед, нанес Милову мгновенный правый боковой в челюсть. То был нокаутирующий удар.

Потолок вдруг встал перед глазами, вспыхнул и превратился в галактику. Милов, не сгибаясь, рухнул на пол. Стало тихо и темно. Только негромко и густо шумело в ушах.

– Пожалуй, он и в самом деле удивился, – еще успел услышать он, выключаясь.

4
(122 часа до)

Милов открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Освещение, однако, было не таким, как перед ударом в челюсть; тогда преобладали розоватые тона, теперь же – ему показалось – свет был скорее белым, не столь угрожающим. Но все равно слепил, так что Милов не стал больше поднимать веки, и лежал неподвижно, стараясь понять, что же с ним произошло. Видимо, его все-таки встряхнули, как и собирались. Основательно, надо сказать, встряхнули. Он начал ощупывать зубы кончиком языка. Нет, кажется, сохранились и протезы, и то, на чем они держались; удар был нанесен со знанием дела – чтобы не усугубить неисправности технета, но всего лишь поставить его мозги на место. Ну и как, поставил? Аргумент, конечно, убедительный, но к чему-то подобному Милов был психологически готов заранее, когда продумывал варианты. Да и вообще ясно было: раз технеты – всего лишь искусственные устройства, то ни о каком гуманизме действительно и речи быть не могло. С механизмом обращаются в зависимости от обстоятельств: можно ключом, но не исключается и зубило. «Кажется, после этого меня еще куда-то переместили, – подумал он, все еще не открывая глаз. – Ладно, полежим еще, прислушаемся к обстановке; пока ничего другого – только прислушиваться…»


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: