Да.

Так вот.

Толпа смыкается над ним, и уже не видно и не слышно, что там.

Кончено. Кончено.

Чего уж тут.

Толпа возбуждена, но уже остатно. То есть остывает уже. Устали. Устали. Да и как тут не устать от такого-то, Господи! И не от такого смертельно устают. А от такого-то!

Дышат. Дышат. Стоят, стоят, Стоят.

В т о р о й. Товарищи!

Т о л п а. Свобода! (Но тяжело так, тяжело дыша.)

В т о р о й. Товарищи!

Т о л п а. Свобода! (Вяловато, вяловато, неубедительно.)

В т о р о й. Товарищи! Свобода есть свобода!

Т о л п а. Да!

В т о р о й. Товарищи! Победа есть победа!

Т о л п а. Да!

В т о р о й. Товарищи! Свобода есть свобода, но и порядок тоже!

Т о л п а. Ура!

В т о р о й. Товарищи! Мы призываем вас!

Как уже поминалось, как ясно и без всякого нашего повторного поминания, как ясно, потому что ясно, поскольку так оно и есть (и это тоже ясно!), сцена представляет собой такой узкий-узкий проход между двумя рядами каменных строений, где неумолимо движется людской поток с портретами, лозунгами и транспарантами. И задние, новые и неведающие, подпирают нынешних и уже узнавших, участников и заводил. Теснят, теснят, теснят к краю, к Василию Блаженному, к Москве-реке, к Гудзону, к Рубикону, к Лете, к водам черным и немеряным. Да и вовсе сталкивают с помоста. И уже те, новые и неведающие, уже сами участники и заводилы, идут залитые ярким майским солнцем по июньско-августовской площади, легко припорошенной первым февральским снежком, по каменным мощеным мостовым огромной площади. Хотя, конечно, сверху, с высоты, с высот, камни этого мощения и не отличить от голов.

Значит, идут, залитые неземным ослепительным солнцем, по всему этому. Идут. Идут. Идут. Доходят.

В т о р о й. Товарищи! Мы призываем!

Т о л п а. Ураааааа!

В т о р о й. Товарищи! Приказываем!

Т о л п а. Урааааа! Урааааа!

В т о р о й. Товарищи! Внимание! Подравнять ряды! Пропустите вперед левую колонну! Ну товарищи! Господа! Граждане! Посторонитесь! Посторонитесь! Сохраняйте порядок, господа! Пропустите вперед левую колонну! Хорошо, хорошо! Подравняйтесь! Пропустите вперед вторую левую колонну! Очень хорошо! Товарищи! Товарищи! Господа! Товарищи!

На этих словах все и заканчивается. Заканчивается, но театр, как я люблю говорить, начинается с определенного места. Им и заканчивается. Так и у нас. Мы ведь ничего такого особенного и не хотели.

— Сколько вам лет? — Сколько всем, столько и мне. — Действительно? — Действительно.

Вот так.

Да.

Вот.

Действительно.

Вот так.

Да.

Вот.

«НЛО», № 79 за 2006 г.

Брускину Григорию Давидовичу

от смиренного Пригова Дмитрия Александровича,

передающего также привет Александре Георгиевне

и нецелующемуся Мосе Нью-Йоркскому.

Уважаемый Григорий Давидович! Много бы чего всякого дружеского мог бы я послать Вам во многих дружеских посланиях. Однако в данном конкретном случае мне хотелось бы быть более конкретным и сосредоточенным отнюдь не на Вашей всем давно известной и уважаемой визуальной, а как раз, наоборот (ну, не совсем наоборот), деятельности вербальной. И быть еще конкретнее — на Вашей книге[1].

Вам, возможно, припомнится наш разговор сразу же по моем прочтении ее. Естественно, вряд ли я намыслил что-то принципиально новое и принципиально отличное от уже по этому поводу высказанного. Просто мне показалось, что, запечатленное на бумаге, все это выглядело бы более ответственным и вразумительным, не опираясь на подпорки доверительной атмосферы, обоюдно положительно вычитываемых недомолвок и всего подобного прочего. Так что, пока не позабылось и не отпало в зону спутывания и неразличения со всем позднее набежавшим и наговоренным по иному поводу, спешу отчитаться письменно.

Ну, естественно, сразу встает вопрос о несомненном феномене дружеского прочтения (мы же с Вами друзья? Вы же не станете так уж откровенно отрицать это? станете? не станете? ну, все-таки достаточная степень длительности нашего знакомства и доверительность отношений позволяют данный феномен обозвать подобным словом). Но это же не возбраняется. Тем более, что давно выработавшиеся стилистические пристрастия и понятие уровня вкупе с неизживаемым чувством литературного соперничества, неизбежного, как, впрочем, и любое соперничество творческое, служит достаточным противовесом возможного перекоса. В противном же случае известно достаточно способов избегания и уклонения от долга дружеского восхваления посредством известных, ничего не значащих отговорок: “Да, старик, забавно!” или: “Книжечка неплохо оформлена” (или, на выбор: скомпонована хорошо, многое узнаваемо, прямо как в свою юность вернулся). Это я, конечно, все оговариваю и детализирую отнюдь не для каких-то оправданий и опасений за прочность наших дружеских отношений, где всё в достаточной мере ясно, определилось и утвердилось чудовищно давно в процессе длительных и бесконечных бесед, сомнений и зачастую — почти фантастических прогнозирований и утопических предположений (но последнее, естественно, происходило во времена незабвенной и почти уже забываемой почти тогда еще молодости). Нет, говорю и оговариваю просто по причине неизживаемой внутренней нескончаемой рефлективности и самоповерки. То есть нисколько не желая как-то Вас задеть подобными оговорками, считаю необходимым и интересным привести их здесь как анализ возможных и просто даже неизбежных привходящих моментов любого, так сказать, культурного акта. Да и Вам, возможно, сие будет интересно. Не правда ли?

Так вот.

Вы, возможно, помните…. Ну, не важно. Расскажу все сначала. А начало этой истории таково (Вы помните?): возжелал я посетить легендарный и сказочный, по рассказам, Брайтон-Бич, на котором я, несмотря на многочисленные визиты в Нью-Йорк, так и не удосужился побывать. Поскольку, как выяснилось, путь предстоял не короткий, я и прихватил в дорогу Ваше сочинение. На пересадочной платформе, поджидая поезд линии Q и пропуская B и D, открыл я книжку и углубился в чтение. Уж извините за столь долгое и подробное описание столь некрасочных деталей, но, как многие неопытные повествователи, я могу танцевать только от печки. Значит, пропускаю я B и D, ожидаю Q. А он нейдет. И тут замечаю, что за чтением книги провел уже час, по буквальном истечении которого только и обратил внимание на белый листочек, висевший прямо у моего плеча, в котором объявлялось, что чаемый мой Q отправляется с другой платформы. Рассудив, что ехать куда-либо уже поздно, я отнюдь не отправился домой, но, отыскав ближайшее кафе, пристроившись у окна с бокальчиком кофе, дочитал оставшуюся треть книги. Хоть сия история изрядно длинна и утомительна в пересказе, но все как есть. Вы помните, что я тут же изложил ее Вам. И излагаю ее здесь, дабы, не дай Бог, когда-либо потом (чего только не случается в человеческих отношениях, Господи!), когда я вдруг по какой-либо причине, как бы запамятовав, с неким деланным безразличием начну с трудом припоминать незапомнившиеся детали этого происшествия, Вы бы, имея в руках это неопровержимое доказательство моего несомненного и пристрастного первого прочтения книги, строго и достойно бы ответили: “Опомнитесь!” — и я опомнюсь. Вот здесь и удостоверяю: что бы впоследствии ни приводил я в доказательство чего-либо иного, все это будет гораздо позднее неизвестно с какой целью (понятно, что отсюда мне вполне непроглядны возможные будущие причины моих неведомых будущих поступков и аргументации) намышленное и недостоверное — и подпись: Пригов Дмитрий Александрович.

Так вот.

Это все привходящее. Теперь о сути. Естественно, взяв в руки некое мемуаристическое или квазимемуаристское сочинение (что нынче, кстати, весьма актуально и является несомненным трендом современной культурной и, в особенности, беллетристической активности), я должен бы был броситься на последние страницы в поисках знакомых имен и событий, которых, естественно, предостаточно на страницах подобного рода сочинений. Собственно, я заранее был уверен, что именно эта часть повествования и привлечет мое внимание. Однако начал я все-таки сначала и, не прерываясь, дочитал до самого конца. И, как Вы помните по пересказу моих первых впечатлений, именно первые главки наиболее впечатлили меня.