Со временем она выросла в крупное и благородное существо с несколько высокомерно-надменным выражением восточного лица. Красоты ей было не занимать. Но самое главное, что всегда удивляло и даже несколько пугало, так это ощущение ее полнейшего понимания всего вокруг нее происходящего. Когда они с женой не то что переругивались, но говорили на повышенных тонах, она выходила из кухни. Подобное, как и во всех семьях, обычно происходило на кухне. Ну, не будем здесь вдаваться в миростроительно-экзистенциальный смысл и значение кухни в жизни советской интеллигенции в те старые, доперестроечные эскапистские времена. Об этом немало написано и наговорено.

При обсуждении же ее самой, даже без упоминания имени, Юля поднимала голову и внимательно смотрела в глаза говорящему. Затем переводила взгляд на собеседника. К гостям и посетителям относилась выборочно. Суть ее предпочтений была не совсем ясна, но за этим чувствовался некий принцип, причем достаточно серьезный и глубинный, хотя понять его было не так-то и легко.

— Ты знаешь, она как будто предпочитает людей с неким метафизическим содержанием, что ли. Я так могу описать это.

— Пожалуй, — соглашалась жена, — она ведь у меня умница. — И поправлялась: — У нас. Правда, Юленька?

— Да нет, именно что у тебя, — не то чтобы с сожалением, но с некой особой интонацией говорил он.

Через три дня после ее приезда погода исправилась. Небо разъяснилось. Канары стали теми самыми Канарами, ради которых и гонит сюда страсть всех любителей моря и южных прелестей. Был, конечно, не сезон. Зима. Всего 20 градусов. Вода холодная. Но — юг. Тропики. Пальмы. Солнце. То самое море. Ветер с моря, запахи моря, вид утреннего моря. Вечернего моря. Волнующегося и спокойного моря. Хотя спокойным оно в это время года бывает весьма и весьма редко. Неважно.

Утром в легком халате она вышла на свой балкончик, глянула вправо, где обитал он, улыбнулась, поздоровалась. Про кошку, сидящую на его коленях, пока вопроса не задала, но снова отметила это про себя.

— Как здорово, — проговорила она, щурясь на ярком солнце.

— Да, — согласился он. — Вот, с вашим приездом и погода исправилась, — это прозвучало как комплемент.

— Со мной всегда так, — отвечала она серьезно.

— А вот со мной как раз наоборот, — и он заговорил вполне серьезно.

Собственно, серьезные, даже мучительные интонации вообще превалировали в его жизни и говорении. Иногда жена уставала от них и просила: “Ну не будь такой занудой!” — “Не буду”, — не то чтобы легко и необидчиво соглашался он.

— Ну, пока ваша аура опять не стала доминировать в местной атмосфере, надо спешить на море. Вы идете?

— Я? — переспросил он. Обернулся на кошку. Та внимательно глядела на него. — Я? — повторил он, посмотрел на небо, снова на кошку, погладил ее. — Ты как, Юля?

— Что? — откликнулась она.

— Это я кошке.

— Ее Юля зовут? — радостно подивилась она.

— Да.

— Как интересно. Меня тоже Юлией зовут.

— Вас зовут Юлией? Странно.

— А что же тут странного?

— Да вот моя жена… Моя бывшая жена… Ну, ее тоже Юлией звали.

Она помолчала, переводя взгляд с него на кошку, и заключила:

— В общем, три Юлии. Так идем на море?

— Пожалуй что, — заспешил он.

Ушел к себе вместе с кошкой. Через достаточно большой промежуток времени появился уже один. Она ждала готовая — шорты, легкая майка, сандали, яркая полотяная сумочка через плечо. Он был в плотных брюках, но в легкой летней рубашке.

Так и текла их полуноворусская жизнь. Новорусскую часть, естественно, представляла она. Он, понятно, — старорусскую. Причем, сугубо, идеологически даже акцентированную старорусскосоветскую. Такая вот чаемая гармония нового и старого. Прямо-таки на нуклеарном уровне общества, в предельной социальной его ячейке — семье. Прогресс и традиция. Ох, всем бы так.

Но детей не было.

Вот, появилась кошка. И стала тем недостающим третьим, скрепляющим и завершающе гармонизирующим элементом. Все, вроде бы, окончательно и сладилось.

Однажды жена пришла домой, несколько непривычно озабоченная. Вернее, в каком-то непривычном состоянии. Он подумал о неприятностях в бизнесе. Такое нередко случалось. Иногда бывали проблемы, и весьма-весьма серьезные, связанные с криминалом или претензиями властей. Вернее, отдельных их представителей. Что-то в этом роде и сейчас, — подумал он, но не стал расспрашивать. Только внимательно посмотрел. Его бессмысленные расспросы, не могущие привести ни к каким рациональным решениям в абсолютно ему неведомой области, ее даже раздражали.

Она ничего не говорила. Весь вечер прошел в молчаливом напряжении.

На следующий день, тоже по возвращении из офиса, она без всякого предварения объявила:

— У меня рак.

— Что? — не понял он.

— Рак. Рак.

— Почему? — последовал достаточно нелепый вопрос.

Но в подобной ситуации вообще любой вопрос бессмыслен. В ответ она не стала ни иронизировать, ни выражать какие-либо претензии по поводу такой вот неадэкватности реакции. Она вполне понимала и его состояние.

— Ну, ну, может, еще не достоверно? — пытался он найти верную интонацию.

— Достоверно, достоверно.

— Так это ведь лечится.

— Нет, слишком далеко зашло. Я поздно обнаружила.

Оба замолчали. Кошка сидела у нее на коленях и лизала левую подмышку. Кофточка привычно темнела в этом месте. Жена ее ласково отстранила. Та увернулась и продолжала свое рутинное занятие. Жена оставила ее в покое:

— Ну, давай, давай, лижи. Целительница, — и нежно погладила кошку. Ему показалось, что глаза у обеих заблестели.

Так и начались их нехитрые прогулки вдоль моря. Кошку он с собой, естественно, не брал. Уходя, что-то долго говорил ей. Уговаривал. Она соглашалась. Будто бы соглашалась. Оставлял молока, корму, запирал и уходил. Вечером она его молча встречала, торжественно возлежа на большой, мягкой, проваливающейся подушке его кровати.

Соседка несколько насмешливо спрашивала:

— А где животное?

— Дома. Нужно и ей побыть наедине, — отвечал он серьезно. Либо не понимал насмешки. Либо не хотел понимать. Думается, первое.

— Ну, как? Что делала? — спрашивал он, возвращаясь.

Она не отвечала. А что было отвечать? Только внимательно следила его перемещения по комнате.

Он шел в туалет, сменял ей посыпку в корытце. Возвращался, садился рядом, разговаривал. Говорил долго и убедительно. Кошка молчала, отвернувшись и глядя куда-то в угол. Становилось удивительно неловко. А что он мог поделать? Конечно, можно было бы проводить с ней все время, как он и делал до недавней поры. Но ведь скоро возвращение в Москву, где она будет сидеть целыми днями напролет рядом, глядя в книгу, следуя взглядом движению его маленького карандашика, эдаким корабликом порхающего по тяжелым волнам над глубинами текста. Да, Юля сидела и всматривалась в выведенные черной печатной кириллицей многословные письмена. Понимала? Кто знает. А что, собственно, он понимал, водя этим самым карандашикам по строчкам и отмечая какие-то отдельные, вырванные из текста фразы?

Изредка она взглядывала на него. Он отвечал ей.

Они брели вдоль моря. Вода была холодная, недружелюбная. Зима все-таки. Даже она, с ее видимой решительностью и азартом, как будто не решалась войти в море. Он был рад тому. Повдоль берега было достаточно смельчаков. Даже малые детишки подолгу плескались на мелководье. Но в ней нет отчаянного безрассудства, подумал он.

Она чем-то напоминала ему жену. Примерно того же возраста и сложения. Отдельные черты поведения и характера — мелкое смешное кроличье подергивание носом, предпочтение яркого цвета в одежде. Нетерпеливость в выслушивании ответа.

— Да нет, — постоянно повторяла она. Именно с этого “да нет” его жена тоже начинала всякую реплику.

— Ну, дай же мне договорить.

— Да нет, все и так понятно. Зачем так долго и нудно?

Ну, долго, значит, долго. На жену он иногда обижался. Здесь же не чувствовал себя вправе на подобную реакцию. Просто усмехался и замолкал. Она воспринимала это как должное.