Лев Толстой – реалист абсолютный и бесспорный. В этом отрывке мы видим не просто негодяя, который намеренно ссорится с положительным героем и желает его убить (как у Майн Рида); всё настолько «как в жизни», что и Долохова не хочется осуждать бесповоротно, и Пьера не хочется оправдывать до конца. В отличие от монризма реализм имеет дело с очень сложными – потому что живыми – людьми. Монризм же занимается людьми из книг, а люди из книг всегда гораздо проще и ближе к схеме. Первичный писатель, сочиняя свое произведение, обращается к жизни, к своему внутреннему миру. Писатель-монрист, сочиняя свое произведение, обращается к книгам первичных авторов, к справочникам, к различным источникам и к своей собственной фантазии, воспитанной, опять же, книгами. Монризм вторичен, потому что основа его – не жизнь, а книги.

Создает ли образ, способный вызвать у нас «симфонию», Лев Толстой? Несомненно. При этом он обращается именно к нашему жизненному опыту: почти всем из нас случалось и намеренно злить неприятных нам людей, и испытывать бешенство по отношению к нашим мучителям.

Создает ли подобный образ Майн Рид? Странно, но – да. При этом он обращается к опыту, который мы получили из книг. Выше уже приводилось высказывание Нечкиной о том, что художественная литература непомерно расширяет наш опыт. Мы уже не раз дрались на дуэли. Назвав само это слово: дуэль, монрист вызвал у читателя поток ассоциаций. Читатель вспомнит прежде всего д'Артаньяна. Но ему и в голову не придет Пьер Безухов. Все, что связано с реализмом, никогда не вспоминается при чтении монристских книг. Почему? Да потому что монризм и реализм – это два совершенно различных отношения к жизни, два рода восприятия, две непересекающиеся плоскости. То, что для Пьера – трагедия, для д'Артаньяна – обыденность: посчитайте, сколько человек уложил, не поморщившись, этот 19-летний юноша за несколько дней.

И все же…

Что-то неуловимо притягательное есть в монризме. Какие-то струны нашей души он ухитряется задеть, несмотря на выспренный стиль, на неестественность реплик, на нелогичность поступков, на упрощенность характеров…

А вот соцхалтура никаких струн не задевает. МИМО.

В своей статье («Соперница времени») О. Чайковская пишет о романе Левандовского «Жанна д'Арк»: «Книга А. Левандовского – это попытка сложную, тончайшую по своей духовности историю Жанны перевести в очень простую социологизированную схему. Жанна оказывается «идеологом народа», уже с детства задумывалась она о причинах социального неравенства и (обогнав столетия) даже предъявила счет самому Богу (как, мол, допустил). Достигла она власти поддержкой народных масс, ненавидимая господствующими сословиями (механизм ее прихода в армию оказывается таким образом совершенно непонятным), была окружена врагами, среди которых первыми выступают попы. Выступают они, неотличимые, черным скопом – скопом шипят, иногда почему-то хором кудахчут, коллективно думают свои черные думы: «Будь их воля, они показали бы этой строптивой мужичке, где раки зимуют»… Они ехидно переглядываются, в Бога, по-видимому, совсем не верят, сворой кидаются на Жанну и, задавая ей вопросы «всегда жалящие, сверлящие», устраивают подлинную нравственную пытку. У этих попов «были постные физиономии и жадные глаза» и «когда они смотрели на девушку, ей казалось, что ее раздевают».

Это типичный обращик соцхалтуры.

Мне кажется, я достаточно подробно очертила характерные признаки этого вида извращения монризма.

2. Капхалтура.[8]

С этим видом дело обстоит значительно сложнее, во-первых, потому, что капхалтура – вещь достаточно тонкая и во-вторых, потому, что я не имею на руках ни одного текста. Капхалтура – это все те отлично сработанные произведения, которые показывают, как храбрые американские школьники сражаются с коварным советским десантом, как неуловимый разведчик с обаятельной улыбкой выведывает злодейские планы красных шипонов и пр.[9]

Капхалтура умеет пользоваться монристским арсеналом и действительно по стилю близка монризму. Но в отличие от монризма она корыстна. Монризм всегда стоит на стороне угнетенных и слабых. Капхалтура их не замечает: что такое угнетенные по сравнению с красной опасностью!

Капхалтура рассчитана на то, чтобы вызвать у читателей желание немедленно уничтожить всех красных.

Капитан Блад воюет с испанцами, но по прочтении романа никаких враждебных чувств по отношению к Испании не остается. Почему? Потому что жестокость в романе постоянно осуждается. И жестокость по отношению к врагам тоже. «Блад не любил испанцев… но он честно выполнял врачебные обязанности и относился к своим пациентам (имеются в виду пленные испанцы) с дружественным вниманием».

Мигель Диас, один из злодеев «Всадника без головы», – мексиканец. Но мексиканка и Исидора, отважная, привлекательная девушка, и сам Морис носит мексиканское платье.

Зверобой и Чингачгук сражаются с ирокезами, но ирокезы изображены людьми, умеющими ценить благородство. Вспомним, например, что они отпустили попавшего в плен Зверобоя на один день под честное слово. Вспомним, как нежно и почтительно они относились к Хетти, слабоумной белой девушке.

А капхалтура занимается разжиганием ненависти, используя в этих отвратительных целях все достижения монризма. Монризм пытается воспитать в людях лучшее, на что люди способны. Он направлен всегда и прежде всего против жестокости, против жадности, угнетения. Может быть, он не всегда заострен социально, но одно можно сказать с уверенностью: ни один монрист не встанет на сторону сытых против голодных.

На пародии легче разобрать отличительные черты этого вида халтуры. Ниже я приведу отрывки из произведений, написанных вполне серьезно.