Сергей Довлатов

Соглядатай

Года три назад шел я по Ленинграду со знакомой барышней. Нес в руках тяжелый сверток. Рукопись Халифа "ЦДЛ" на фотобумаге.

(С автором мы тогда не были знакомы. Знал, что москвич. А следовательно - нахал. Фамилия нескромная. Имя тоже не без претензии. Но об этом позже...)

Захожу в телефонную будку - позвонить. Барышня ждет у галантерейной витрины. Вижу - к ней подходят двое. Один что-то говорит и даже слегка прикасается.

Я выскочил, размахнулся и ударил ближайшего свертком по голове.

Парень отлетел в сторону. Но и сверток лопнул. Белые страницы разлетелись по Кубинской улице.

Тут я, надо признаться, оробел. И так с государством отношения неважные. А здесь - милиция кругом .. Ползаю, собираю листы.

Ловеласы несколько пришли в себя. Постояли, постояли... Да и начали мне помогать. Сознательными оказались...

Так книга Халифа выдержала испытание на прочность. Свидетельствую драться ею можно!

ЦДЛ - это Центральный Дом литераторов в Москве Набитая склоками, завистью, лестью и бесплодием писательская коммуналка.

Дом, из которого выселили его лучших обитателей.

Где неизменно "выигрывают серые".

Где десятилетиями не хоронят мертвецов...

Герой или, вернее, героиня этой книги - литература. Фабула - судьба отечественной литературы. Сюжет - ее капитуляция и гибель.

Отношение к современной русской литературе у Халифа крайне пессимистическое. Ее попросту не существует. Есть талантливые прозаики и стихотворцы. Есть талантливые критики и литературоведы. А живого литературного процесса нет. Есть другой процесс. Процесс истребления русской литературы, который успешно завершается.

Хочется привести такую незатейливую аллегорию.

Допустим, у вас есть мать. Допустим, она проживает с братом в Калифорнии. Неожиданно брат сообщает:

"Мать в тяжелом состоянии".

Вы ему телеграфируете:

"Что с ней?"

Брат отвечает:

"Осень у нас довольно прохладная..."

Далее следует талантливое и подробное изображение калифорнийской осени. О матери же-ни слова.

Вы снова телеграфируете:

"Что с матерью?!"

Получаете ответ:

"Транспорт у нас работает скверно..."

Далее следует живое, правдивое и критическое описание работы транспорта. О матери же - ни звука...

И так без конца. Ни звука о главном...

Халифу можно возражать. Можно говорить о неожиданно (для третьих эмигрантов) полноценной литературе русского зарубежья. Можно говорить о подводных течениях в нынешней советской литературе. Размахивать внушительным и ярким "Метрополем". Все это можно...

Но у Халифа есть точка зрения. И выражена она талантливо, горько, правдиво.

Книга набрана четырьмя шрифтами. Можно было ее набрать и двадцатью. Так многообразна и разнородна ее структура. "ЦДЛ" - это документы, лирические и философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки.

Не менее разнообразна и тональность книги. Здесь уживаются дидактика с иронией, ода с поношением, благодушная насмешка с язвительной колкостью, возвышенная лексика с... многоточием.

Юрий Мальцев ("Вольная русская литература") справедливо указывает: "В своей экспрессивной метафорической прозе Халиф, несомненно, следует традиции таких поэтов, как Марина Цветаева и Осип Мандельштам" .

Лично я расслышал здесь также и хитрый говорок Марамзина. "...Мы уезжаем, а вы нам вдогонку глаза свои посылаете..."

Можно вспомнить и напевы Андрея Белого. И карнавал метафор Юрия Олеши.

Действительно, единица измерения прозы Халифа - метафора, то и дело возвышающаяся до афоризма. Цитировать - одно удовольствие.

"Этот, со стопроцентной потерей зрения, возомнил, что он - Гомер. Ему виднее..."

"...Спартак Куликов... Имя - восстание, фамилия - битва..."

"...Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив..."

"...Дрейфус умер, но дело его живет..."

"...Всякую колыбель - даже революции - надо раскачивать..."

Поначалу меня раздражала нескромность Халифа. Или то, что я принимал за нескромность.

Автор говорит, например, о заветной книжной полке. О книгах - шедеврах двадцатого века:

"...Тут и "Доктор Живаго" Пастернака. И "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына... Да и эта - моя - туда встанет".

Неплохо сказано?!

Поначалу я от таких заявлений вздрагивал, Затем не то чтобы привык, а разобрался.

Не собою любуется автор. И не себя так уверенно различает на мраморном пьедестале. Используя формулу Станиславского, Халиф не себя почитает в литературе. А литературу - в себе и других.

Этим чувством - преданностью литературе, верой в ее фантастическое могущество - определяется тональность книги.

Могу указать две-три неточности. Например, автор говорит:

"Солженицын - единственный в мире изгнанник - нобелевский лауреат". То есть как? А Бунин? А Томас Манн?

Или:

"Будь Твардовский жив, вряд ли бы он остался редактором "Нового мира"".

Твардовского лишили журнала еще до смерти. Это, говорят, и убило его.

Неточностей мало. А те, что есть, как говорится, - не принципиальные.

И еще.

Я благодарен Халифу за несколько страниц о родном и незабываемом Ленинграде. За "Сайгон" и за "Ольстер". За "Маяк" и за "Жердь". За Бахтина и Шварцмана. За таинственного Лисунова и умницу Эрля. За нечасто протрезвляющегося Славенова и даже за Мишу Юппа.

Книгу Халифа не только читать - удовольствие, но и в руках держать приятно - она замечательно оформлена.