– Ты что, не слыхал, дурында? – зарычал тут Микитко. – Скидай портки, гусь в парике!
С этим он схватил меня за ворот и тряхнул. Я же в крайнем возмущении обеими руками сего злодея от себя оттолкнул.
– Ах, так! Ну, держись, барин! – крикнул разбойник и выдернул из-за спины огромный меч-эспадон. Каковым эспадоном зачал он выделывать различныя фортели, норовя и меня разрубить, словно бы окорок, и на соратников своих впечатление произвесть. Я же со своею рапирою уворачивался, как мог.
В обычной жизни своей не раз я делался слушателем различных историй, каковыя любят разсказывать иныя бывалыя люди. О подобных приключениях оные бывальцы обычно повествуют, что в минуту решимости они собирают волю в кулак и вспоминают советы своих фехтовальных учителей. Милый Мишель! Ежли застанешь ты подобного разсказчика за этими словами, без сомнения именуй его вралем, а розсказни его – пустым вздором. Какие тут уроки? Какие учители? В сей момент человек думает об ином. Я же думал об том, как бы мне не попасть под убийственный клинок.
Вся сущность моя, все мое естество (об котором филозоф Либентот также немало трактует) сопротивлялось смерти. Очевидно, самое нежелание погибели и направило столь щастливо мое оружие. Очень кстати кончик моей рапиры уязвил кисть разбойной десницы, пройдя между звеньев кольчужной рукавицы. Рапира при сем сломалась, будто бы стеклянная.
Душегубец взвыл и выронил свой меч, тряся рукою, скорее, от недоумения, нежли от боли – навряд ли подобныя скоты умеют чувствовать. Узрев сие, Мартос, трусливый мой слуга, тут же подскочил и ударил мерзавца в лоб своею дубиною, убив при этом на месте.
Прочие же тати угрожающе закричали, и я оказался в кольце вражьем – со всех сторон зрел я блеск их мечей.
Но тут, словно молния, наскочил из темноты на них Миловзор. Одного разбойника он заколол кинжалом, второго хлестнул шпагою по лицу, и тот с криком упал. Кучер Данило еще одного из арбалета застрелил в упор.
Оставшийся на ногах разбойник бросил свой факел в сторону и бежал, громко выкликая подмогу. Миловзор спокойно и без сожалений добил поверженнаго им же грабителя и рек:
– А теперь поживу-поздорову едем отсюда!
Что мы не преминули исполнить.
Милушка и Эмилия ждали нас в экипаже ни живы ни мертвы. Сестрица моя тут же прижалась к миловзоровой груди и, трепеща, сказала:
– Ах, вы – мой спаситель и храбрец! Отныне безо всякого страха вручаю вам жизнь мою…
Данило нахлестнул лошадей, и мы понеслись прочь. Погони от разбойников за нами не было.
Убедившись в сем, Миловзор ко мне поворотился и с искренней горячностию воскликнул:
– Поздравляю со славной викторией! Зрел вашу баталию и выражаю восхищение вашей доблести и умелости!
Хотел было я ему возразить, но он странно на меня глянул и так крепко стиснул руку мою, что я едва не лишился чувств. Ради каких причин воздыхатель сестрицын так себе ведет? Нет ли тут насмешки надо мною? – Так думал я. А Эмилия, немало удивленная, зрела обломанную и окровавленную рапиру мою.
На сем же наши приключения не кончились. Пришлось еще страхов натерпеться.
С изрядной быстротою ехали мы чрез лес, причем довольно долго. Миловзор выглядывал в окошечко, с каждым разом все более безпокойно. Дорога, освещенная луною, сияла вся как бы призрачным светом, а лесная чаща по обеим сторонам то разступалась, то почти над нами смыкалася. Тщетно Миловзор высматривал нечто ему известное – в недоумении дергал он свой ус и двигал бровьми.
– Ах, милый друг! – обратилась к нему Эмилия. – Вы чем-то смущены? Какая еще напасть подстерегла нас?
Вместо ответа жених ея громко обратился к кучеру:
– Никак ты, каналья, сбился с дороги?
Кучер Данило отвещал:
– Нет, барин, я держу все прямо – здесь негде и поворотить.
– Значит, все в порядке, – рек Эмилии Миловзор. – Просто мы должны были проехать мимо одного памятнаго и приметнаго места, да видно шельма-кузнец, ковавший нам лошадей, все напутал.
– Что за место? – вопросила Эмилия.
– Нарочитая шибеница, на коей в нетленном виде обретается Черный Клаус – злодей и убивец. Четыреста годов назад губил он невинныя души, чиня разбой и насилие. И вот однажды изловил он в лесу праведную женщину и, страшно поглумившись над нею, сварил заживо и съел. Но бедная странница прокляла негодяя. А потом сын ея, когда вырос, став рыцарем, отправился в Кемранский лес. Схватив разбойника, учинил он над ним суд и повесил на обочине дороги. Но в силу проклятия душегубец отнюдь не истлел, токмо немного усох. И вот уж четыре столетия висит он на сей шибенице. А старые люди толкуют, что когда оный сорвется – тут всему и конец.
– Какой, однако, вздор! – не удержался я, но Эмилия все равно испугалася. Еще в детстве стращать сестрицу мою было преблагодарнейшее занятие и давало почву для разных выдумок.
Миловзор же, желая все оборотить шуткою, поведал ей изрядно потешную гишторию о вастрийском шарлатане П*, привезшем ко двору покойной государыни-императрицы механическую главу. Каковая глава умела предвещать погоду, трактовать политик, а тако-же назвала канцлера В* казнокрадом, что на проверку правдою оказалось.
Сию главу поместили во дворце в особую комнату среди прочих кунштюков. И вдруг дворцовый служитель замечает, что глава два дни в седмицу из себя мед источает. Произвели нарочитое дознание, и что же? Выяснилось, что оная глава вовсе не механическая, а есть нетленная глава мученика Пануты. Каковой Панута быв замучен амалупцами, но веры не переменил.
Не успели мы сией забавной гишторией натешиться, как внезапно лошади наши стали и зачли брыкаться и шарахаться. Едва не переворотив наш экипаж при этой оказии.
Данило-кучер щелкал кнутом и награждал сих скотов различными нелицеприятными прозвищами. Но лошади продолжали биться.
– Видать, почуяли недоброе! – крикнул наш кучер.
– Ах, неужли волки? – прошептала Эмилия.
И тут мы услыхали престранные звуки – некто в лесной чаще гремел чепьми, ухал по-сычиному, стонал и зело взрыкивал. Слышны были тако-же и тяжкие шаги.
– Кто бы сей ни был, надлежит нам его отражать, – заметил мне Миловзор. – Лошади наши не пойдут.
Пришлось мне совлечь с себя Милушку, каковая дрожала у меня на руках и нипочем не желала сойти. Со сломанною рапирой вышед я навстречу неведомому врагу. Неужли опять придется геройствовать? Миловзор, рядом быв, казался спокоен и деловит, чему я снова немало удивился. Чувствует ли сей воин когда-либо страх или хотяб волнение? Таковая безстрашность граничит с глупостию, она – удел ограниченных и грубых натур. Но Эмилия зрит в нем тонкости и приятности, значит, оные есть взаправду…
Дальнейшее отвлекло меня от разсуждений.
Нещадно сквозь бурелом продираясь, выкатилось на нас чудище. Обликом походило оно на осла, только с хвостом как бы гадским и гадской же главою. Имело оно тако-же два кожаных крыла с крючьями. На спине, промежду этих крыл, сидел верхом черный великан со сморщенной личиною карлы. Личина тако-же была черна, но не по-арапски, а как бы полированный сапог. Сей мерзкий великан имел на шее обрывок чепи, каковая и звенела прегромко. Еще была у великана борода, в каковой бороде ползали, източая зеленоватый свет, червячки, пауки и нерожденныя младенцы.
Миловзор, готовый в каждый миг атаковать, следил за пришлецом и его мерзкою скотиною, каковая косила кровавыми глазами и фыркала.
Кони наши от страху совершенно обезумели. Сильным рывком они порвали постромки, уронив при этом Данилу с козел. Громко ржа и храпя, лошади побежали прочь.
– О, неловкия олухи! – взревел гадкий великан. – Хотел я было отобрать у вас вашу карету, но упустили вы лошадей, посему я просто погублю вас, хоть бы и без пользы для себя!
– А кто ты таков? – спросил Миловзор.
– Я есть Черный Клаус! – отвещала уродина. – Кончилось мое безвременье! Наступает конец жизни и мира и самой всеобщей сущности. Рухнут оземь планиды небесныя, оденется солнце ледяною коркою, а реки и моря вспучатся! Птицы обратятся в ехидн и попадают на города. Муравьи будут забираться людям в уши и поедать их мысли…