Сюжет для рассказа. Нелюдимая старуха и приват-доцент. Был такой доцент, очень тосковал и завел себе старуху, но старуха оказалась мрачною: не вступала в разговор, не отвечала на шутки. Ученый бросил эту старуху, засел за книги и работал два года, не промолвил ни одного слова со старухой. Однажды работа оборвалась, он опять затосковал, и случилось ему прийти домой и остаться без ужина: старуха куда-то уходила. На другой день он не то чтобы рассердился (он не мог сердиться), а симулировал гнев: бросил палку, кинул <пальто> и вдруг старуха прорвалась и оказалась удивительной женщиной: человек открылся. Господин и рабыня.

Эта старуха однажды рассказывала, что ее стены душить стали. Прочитала «Да воскреснет Бог» и слышит голос стены: «Скоро догадалась!»

Прибавление к творениям святых отцов. Не буду называть по имени место нашей беседы, оно хорошо известно всякому православному человеку: на горе выше леса дремучего, пониже облака ходячего стоит древняя русская святыня, а внизу… домовой. Да, я никогда в своей жизни не получал более сильного впечатления от близости этого доброго русского духа.

Не успел я сделать несколько шагов от вокзала, как меня окружили какие-то доможильные существа в женском образе, похожие, впрочем, скорее на больших черных тараканов. Эти тараканищи, один перебивая другого, кидали в меня словами, одни кричат: «Грибочки!», другие: «Блиноч-ки!»

— И у меня блиночки! — перебивали третьи.

— А у меня караси в сметане, — кинулись новые тараканищи.

Одна, помоложе других и поприятнее, не кидается, а прямо как песни поет, перечисляя все в ряд, что есть у нее, и так быстро приходит до сотни и, наконец, заключает: самая сотая!

Странствуя летом по городам и весям, на днях я попал в такую среду, где за ужином целый вечер была оживленная беседа о том, возможно ли охристианить домового. Как всегда в таких случаях, образовались две партии: одни, левые, говорили, что невозможно, и ссылались на известные сочинения проф. Смирнова о «бабах богомерзких» [75], где прямо указано: истинное христианство всегда было враждебно (и прочее изложение брошюры).

Другая партия, правых, напротив, горячо доказывала, что именно тем и замечательно православие, что оно даже охристианило домового.

— Разве не знаете вы, — говорили они, — истинно православный человек христосуется с домовым: сначала с попом, а потом с домовым.

Левые возражали.

На другой день я отправился в монастырь.

Берендеево болото, где лежит каменная баба [76] и куда теперь клюквенной тропою ходят бабы поклоняться.

Лебедь, Царь, Карнаухий, Годунов [77].

Завитки золотого блюда.

Причудливые завитки золотого блюдечка. На самом верху изящной колокольни Растрелли [78].

Положено блюдечко тончайшее между колоколами <1 нрзб.>у а на самом низу висит колокол в четыре тысячи пудов с лишним, и когда он загудит тяжким гудом, то французское блюдечко как будто смеется, улыбается <2 нрзб.>. Удар за ударом, а гуд остается сам собой, земля гудит.

Гром ударил, и колокол ударил — такой большой! — удар за ударом, и гром на небе нарастал, заиграли малые колокола.

Перед всенощной у Троицы началась гроза, все потемнело, золотое блюдо Растрелли, казалось, врезано в грозовое небо, и вот ударил перекат грома и в то же время ударил язык в край самого большого из действующих в России колоколов, еще удар громкий, еще удар колокола, загудела земля, казалось, что между колоколом и громом завязалась борьба. В это время мы подходили к арке и сразу увидели в воротах, что Троицкая лавра молилась к небу и колокола <гудели>.

1 Июня. Тепло, хорошо, даже в лесу теперь каждый кустик ночевать пустит.

Святая плазма и сатанинское искушение. Был святой: прошел всякие искушения и достиг уже, было, полной святости, как вдруг ему явилось новое последнее искушение, и так незаметно оно вкралось к нему в избушку: не было сатаны, не было гор [79], с которых он должен был броситься, все было так обыкновенно, у реки, в колодце. Колодец его… (о. Егор) [80], раз в этом колодце он попил и полстакана воды оставил, хозяин продавать стал святую воду… Запретил… Все стали брать воду. Тогда он освятил колодец и назвал Святым колодезем… Как вдруг недалеко оказался другой колодезь, и тоже его именем торгуют… тут он никогда не пил, впал в гнев и поймал себя: рассердился потому, что он не пил из колодца, а не на то, что обожествлен: поймал себя и стало ему противно, не может смотреть на людей: не люди идут, а плазма. И тут взяло его отвращение и раздражение: плазма творит <кумира>. Искушение отвращения (чтобы равными были люди). Антиномия: личность равная — необходима, и в то же время личность не может быть без святой плазмы, обожествляющего начала; святая плоть идет, как саранча, без разбору все обожествляя, и я попадаю в процесс обожествления. Искушение состоит в презрении к этой толпе, но, презирая ее, он презирает себя, так как создан ею и говорит: нет, я не создан ею. Уходит.

2 Июня. Домик Софьи Владимировны стоит на красивом местечке, на закате бывает очень там хорошо. Раз сюда заехал французский аббат, пошли гулять на закате и смотрят: он кому-то внизу аплодирует, пошли к нему и узнали, что французу солнце понравилось, солнцу аплодирует.

Поселился у нас педагог Лебедев и восторгается местностью, как говорит сам, в ботаническом отношении, геологическом и эстетическом.

Он развивает мне планы будущего воспитания детей: это дело, по его мнению, должно перейти из семьи к специалистам — идея, как он говорит, самая демократическая: ничего нет демократичнее семьи, в которой каждый призванный и непризванный должен воспитывать детей, выполнять хоть минимум мирового общего дела: недаром же и учение Христа постоянно берет символом семью.

У Владимира жена была украдена в окошко, такая была ее семья богатая и недоступная крестьянину. В семью Владимира она внесла дух гордости: простой крестьянин и не подступись к дочерям. Дочерей много, запросто крестьянам не выдают и в окошко никто не крадет.

Неудачник — вовсе не от неудач: удачливый, счастливый человек может быть тоже неудачник (Иов) [81], а неудачник — это особая мера, философия, тип, мироощущение; моя неудача — это не есть неудача, потому что я <как личность> ощущаю большое, к которому должен пробиться в опыте долгой жизни. Это мое испытание.

10 Июня. У человека, почти у каждого, есть своя сказка, и нужно не дела разбирать, а постигнуть эту самую сказку.

11 Июня. Фон <1 нрзб.>, причина, вещь в себе — это личность творения, и вокруг нее вера: творчество одно, вера — другое, творчество и вера. Вопрос: творящий Гоголь и Толстой почему перестают творить, когда проповедуют, и проповедь их несовершенна?

Почему после широкого разлива на реке, на спаде воды острова мелей показываются <везде>, вода и земля, кажется, вот я увидел желанный берег новой земли, начинаю говорить о нем, о земле, это все равно, та же самая земля, что и у всех, только вышло так, что со всех сторон водой окружена.

Людям это и занятно, что вокруг их же простой земли вода обошла, и они твердят, что землю знают особенную, а вода просто вода.

Если сам только причина своего горя, а оно ни при чем, это вера творит личность, как плазма стремится принять форму.

Поэтому: в основе творчества есть форма, личность тем и отличается от толпы, что обладает секретом формы, а толпа вливает в нее свое содержание, толпа сама по вере своей делает сосуд священным, и потому чего же малому сосуду твердить о содержании, которое чужое, не его.

Беда происходит оттого, что само творчество обладает телом веры.