– Ты верна мне?
– Да, о Великий! Я верна тебе! Я служу тебе!
– Угу. Служишь, а молчишь. Тихо, тихо, не гудеть. По каким-то причинам, не будем пока выяснять – по каким именно, ты не способна была выполнить отданный тебе приказ. Да?
– Не гневайся, о Великий!
– Я не гневаюсь, терпеливее меня в этом подлунном мире ты фиг кого найдешь. Я просто набрел во тьме чужих сует на некий феномен личного бытия, для меня весьма и весьма значимый, и ныне его пробую на ощупь, допытываясь – не истина ли это. Я всю свою жизнь… я уже даже и не мечтал… То есть, говоря проще, ты ни в коем случае не отказываешься мне служить, но не всегда в силах твоих выполнить мои повеления? Да? Или нет? При любом ответе я не рассержусь на тебя.
– Нет, о Великий! Да, о Великий! Как ты мудр!
– Угу. А все-таки – ближе-то куда: к да, или к нет?
– Да, о Великий! Я стараюсь! Я тебе верна!
– Это я уже слышал, спасибо.
Итого: звуки сиринги поддаются оцифровке и воспроизведению, мое относительное магическое могущество пока при мне, следы грабителей остались… вне квартиры… и, вероятно, прослеживаемы, у меня, оказывается, есть некий супер-пупер могущественный отец, таинственный некто, о котором, блин, знают все на свете, кроме одного меня… Скорее всего, по логике вещей, и мать у меня тоже была. На мое знание обо всем этом положен некий запрет… Или, уточним, не то чтобы запрет на мое знание… но… на способность невысокой нечисти обсуждать сии темы. Что наводит на некоторые размышления и подозрения… Если я не сумасшедший, чего тоже не следует пока исключать, то я птица высокого «нечистого» полета. Впору возгордиться. Жажда познания – она так мучительно иссушающа… почти как досужее любопытство! Далее. У Букач есть гносеологические пределы, сходные с теми, что есть и у моей оцифрованной Дэви, и лучше не пробовать эти пределы на разрыв, если, конечно, я не хочу лишиться обеих, а я не хочу. Но я уже лишился Дэви!..
– А про мать мою тоже не можешь сказать? Знаешь, кто она?
– Нет, не ведаю, о Великий!
– Угу, отца боится, мать не ведает. Чудесно. Тихо, тихо!..
Мой голенастый трепещущий индикатор опять лапцы в комочек втягивает, поэтому вдох-выдох – и не будем гневаться. Будем завтракать, даже чуточку обедать, а потом пойдем по следу, искать врагов, имать у них свое нажитое-кровное.
– Да, Букач?
– Как прикажешь, о Великий!
– Идем же на кухню, о верная вдумчивая, надеюсь, там никто не догадался собачьей отравы подсыпать в полтавскую колбасу… Да, алё? У-у, Катён, привет, зайчик, сто лет тебя не слышал! Да?.. Да ты что?.. А у меня ничего не отразилось, нет, я все время был в зоне доступа! Ну, точно говорю! Да, ладно тебе, какие еще оргии… спал, говорю, как цуцик! Мирно спал всю ночь, дважды грезил о тебе. Нет, ну я что, похож на вруна?.. Неужто?.. Это тебе так кажется спросонок, а в реале я воплощенная честность. Можешь сегодня вечером сама постичь сей факт всеми пятью органами чувств… Чем, каким, каким?.. Да очень просто: например, полижешь мне колено… для начала… Ага, к сожалению!.. Всегда всё можно отменить при наличии желания – и куафера, и примерку, и премьеру… и даже вплоть до стоматолога! Ну канешна! Ты на меня-то не грузи свои отмазы: вот если бы это я сказал «к сожалению», так ты бы меня всего изгрызла негодованием и пустыми подозрениями!.. А послезавтра?.. Йес, понимаю, мама – это святое… А послепослезавтра? Ок, ангажирую! Чмоки, созвонимся!..
Я не готов сейчас делиться ни новостями, ни ласками с кем бы то ни было, и особенно с Катей. Как подружка – она хороша, но как подруга… не знаю, не с кем сравнивать… Но не в ансамбль к действительности моего сегодняшнего дня, это стопроцентно. Что с моей памятью происходит??? Ощущение какого-то важного… дежавю-не-дежавю… Откашляйся же, наконец, память моя, роди забытое, помоги привести в порядок нервную систему! Букач, не дергайся, это я не тебе. Иди вот сюда, вот, угу, возле тарелки постой, чтобы я тебя видел, беседуя… чтобы мог рассмотреть как следует при свете дня… очень хорошо, а я пока поем.
Я храбрился, бравировал сам перед собою, и завтракать-обедать сел отнюдь не потому, что проголодался, нет: кусая бутерброды, прихлебывая чай, уже третью кружку за утро, не испытывал я радости насыщения, почти не различал вкуса, просто… надо же чем-то отвлечь смятение в душе своей… Я жую, мыслю и констатирую с тревожной грустью: несет меня по жизни беспорядочно, словно сор на ветру, только успел приспособиться к своей новой сущности, ан уже иные вводные подкатили, вновь перетряхивающие до основания все мое суперэго, андерэго и прочее разное подвздошное…
– Так, говоришь, ясен след, не испарится никуда, пока мы тут завтракаем?
– Ясен, о Великий! Никуда не денется, в этакую-то луну! Пока молодик не состарится – все след будет!
– Молодик – это что, полумесяц, типа?
– Да, о Великий!
– Хорошо. Давай-ка, поближе, я тебе тоже подбавлю…
Мне уже стало привычно усилием воли как бы «впрыскивать» в Букач капельку своей ментальной мощи, достаточно ладонь на нее возложить и… Это почти как с Лентою, только неизмеримо легче: захотел – впрыснул, захотел…. не бойся, не бойся! Пугливая такая, блин! Не обижу, не выпью тебя.
– Как ты добр, о Великий!
– Нормально так, хорошо?
– Да, о Великий! Да!
Похоже, Букач в полном восторге от моего скромного подарка, вот, мне бы кто-нибудь бескорыстного счастья добавлял мановением руки! Надо будет взять с собою кастет и нож, так, на всякий-провсякий. Главный расчет в возможных разборках, конечно же, на мою свежеиспеченную магию, но и подстраховка не повредит. В свете минувших недель моей новой жизни, после всех этих бурных событий с крысами и взломщиками, внутренний голос уверяет меня: особых нравственных проблем не возникнет, если понадобится применить в деле нож или кастет, или даже ствол, которого у меня пока не имеется. Еще уметь бы всем этим пользоваться!
Ткнул пальцами, чтобы почесать бедро под джинсовым карманом и нащупал круглое твердое плоское… незнакомое… А! Это же моя сиринга в лепешку! Ну-ка!.. Добыл я серебряный кругляш и, преодолев секундное замешательство, неуверенность, так сказать, в себе, повелел этой лепешке превратиться опять в сирингу. А поскольку неуверенность все же таки была, то я свое желание произнес вслух.
– Хочу, чтобы сия лепешка вновь стала сирингой!..
Получилось как в мультфильмах или в сказочных блокбастерах со спецэффектами: неуловимо быстрая трансформация превратила эту лепешку на моей ладони в трубочку, я даже изменения центра тяжести в предмете прочувствовать толком не сумел! Поднес к губам, дунул! Надо же, а когда звуки непосредственно извлекаешь, а не слушаешь с носителя, типа диктофон, то совсем иное восприятие: звуки вроде бы и те же, но в них опять магия пульсирует, на душу, на эмоции воздействует! Хочется играть еще и еще… Стоп.
– Ты чего, Букач? Я смотрю – ты у нас эмоционально незрелый элемент, очень уж быстры у тебя переходы от восторгов к ужасам. Всё, всё, я перестал играть, собираться нам пора. И дудку я с собою возьму. Вот этот вот жилетик накину, поскольку на улице плюс четырнадцать, а во внутренний карман дудочку… Ты в планшетке поедешь, пассажиром, в стороне от сиринги. Не против?
– Как прикажешь, о Великий!
– Да уж прикажу… хотя толку-то от моих к тебе приказов… Следы я сам постараюсь распутать-прочитать, подобно Чингачгуку, а ты будешь корректировать… будешь поправлять, если тебе покажется, что я сбился с направления или встал не на тот след. Понятно? Это важно.
– Да, о Великий, понятно! Как ты мудр!
Неожиданно холоден был день, не по-июльски промозгл. Мимолетное побуждение, вызванное то ли трусостью моей, то ли робостью, то ли малодушием, позвало меня к метро, чтобы вместо хождений по неведомому следу ехать на Васильевский, чтобы там, типа, все проверить и убедиться… В чем я должен там убеждаться? Дэви-то здесь жила, в главной моей резиденции. Не надо трусить, Кирпичино, поздно уже робеть и малодушничать.