Людям в их неведении трудно было определить, что несли и что выражали эти глаза в своем взгляде; но факт был неоспорим: уступая то ли угрозе, то ли, может быть, просто внушению или же подчиняясь более сильной воле, каждый из дюжины, столкнувшись с лучевым ударом этих глаз, вдруг умолкал, словно у него пресекалось дыхание, свои глаза, тоже выдвинутые было на огневой рубеж, поспешно убирал в глубину зрительных туннелей и даже закрывал – но на миг только – амбразуры заслонками век; фигура, только что выражавшая монументальность, сразу как-то обмякала, мало того – начинала покачиваться, выражая неустойчивость. И таким образом за считанные секунды в пространстве вновь воцарилась тишина, и стало слышно, как за пределами меблированного пятачка с его полукруглым столом, расположенным перед курильщиком кальяна (именно так и хотелось думать: не он сидел за столом, но стол был расположен перед ним, сидевший – хочешь не хочешь – оставлял впечатление центра системы координат, по которому определялось местоположение всего остального), а также длинными диванами, тоже вроде бы надутыми и составлявшими внешний периметр условной выгородки, – за этим периметром по-прежнему жужжали, щелкали, посвистывали даже разные механизмы. И только тогда центр системы начал издавать звуки, которые теперь для терран стали, как уже упоминалось, сами собой понемногу складываться в постижимые человеческим разумом слова.

– Вы, организм! – Так восприняли люди обращение, каким Центр вовлек в диалог фигуру, стоявшую крайней справа. – Э-э… Кто?

Фигура, похоже, несколько растерялась.

– То есть… как это? Простите, Отец Эфира, я не понимаю…

– Кто вы, я спрашиваю – ясно, кажется? Отрекомендуйтесь вкратце.

Организм, показалось, в небольшой мере подрос и расширился. И звук его голоса показался вдруг схожим с густым тоном кулис-тромбона.

– Каждый организм на планете Тивиза скажет вам, кто я: ни один организм в нашем мире не бывает на экранах столь часто, как я! Да, ручаюсь вам: ни один не скажет…

(«Какая-то здешняя звезда, – негромко пробормотал Федоров сидевшему рядом Изнову. – Хотя и не красавец – но это по нашим понятиям, а они, может, таких именно и любят…»)

Сидевший выпустил в сторону телезвезды струйку дыма. Последил за тем, как она завихрялась – и все остальные тоже следили, словно от того, как струйка раскудрявится, и зависело все дальнейшее.

(«Ритуал это, что ли?» – снова шепнул Федоров. На что Изнов ответил лишь кратким «тсс!».)

– Каждый организм на планете Тивиза, – ответил тот, кого только что назвали Отцом Эфира (процедил лениво, когда струйка наконец растаяла до полной незримости), – такой глупости никогда больше не скажет.

Телезвезда – или кем он там был, – могло показаться, превратился на миг в свое собственное бронзовое изваяние.

– Вы, – произнес он горлом, – ничтожный экранщик… Как вы смеете…

Курильщик, похоже, его и не услышал. Он лишь лениво протянул руку к установленному на столе плоскому аппарату и ткнул, даже не глядя, в одну из множества кнопок на панели.

– Штаб общей программы, – проговорил он в пространство, нимало не повысив голоса.

– Я – весь внимание, шеф, – откликнулся аппарат приятным, хорошо поставленным, хотя и слегка взволнованным и выражавшим радость голосом.

– Там у вас этот организм… как его бишь? Ну, тот, что до сих пор сидел в Политизиуме… Э?

– Дир Нак? – не вполне уверенно предположил аппарат. – Наш любимый Персонаж?

– Бэ, какой вздор. Любимый? Ну да, он самый. Вытащите-ка его на монитор. Со всеми потрохами. И покажите мне.

– Одно мгновение, шеф!..

И действительно: не более одного мгновения прошло – и плоский, немалого размера (примерно два метра на полтора) экран, укрепленный на монументальной консоли в пространстве между двумя длинными диванами, за спинами стоявших полукругом, зеленовато засветился, и на нем определилось лицо этой самой телезвезды – узнаваемое без труда, хотя и куда более уверенное, с выражением как бы героически возвышенным и без тех морщин и бородавок, какие можно было без труда различить на оригинале. Глаза на мониторе были обращены, находясь на полном вылете, вперед и несколько вверх – как если бы Персонаж созерцал нечто, невозвышенным организмам недоступное. Весь полукруг стоявших разом, как бы повинуясь неслышимой команде, повернулся кругом и, как и гости и даже сам Отец Эфира, уперся взглядами в изображение.

– Да нет, – сказал Отец лениво, вытащив ненадолго мундштук изо рта. – Эту картинку можете оставить себе – на тот монитор, что у вас в туалете. Выведите мне документы. Поучительные. Ну вот, скажем, из раздела «Развлечения».

Вдохновенное лицо дрогнуло и исчезло; вместо него появилась совсем другая картинка.

– Ну вот, теперь нарисовали то, что нужно, – так же лениво констатировал Шеф. – Король развлекается…

И в самом деле, то, что возникло сейчас на экране, не очень сочеталось со звучным словом «телезвезда», однако вполне могло сойти за развлекательное зрелище. Упитанная полураздетая туша неуклюже ворочалась, передвигаясь на четвереньках, стремясь достигнуть невысокого столика, на котором были богато представлены сосуды весьма характерной, знакомой, пожалуй, на всех планетах формы. Изнов услышал, как Меркурий громко проглотил набежавшую слюну. Поминутно опрокидываясь на бок, туша все же продвигалась вперед и, наконец оказавшись на расстоянии вытянутой руки, медленно разогнулась, напоминая работающий подъемный кран, отягощенный неимоверным грузом, утвердилась на коленях, с третьей попытки ухватила сосуд, наклонила – и, крупно сотрясаясь, орошая стол, все же наполнила бокал. Дотянулась до него ртом. Осушила. Несколько секунд шумно дышала, раскачиваясь на коленях, словно маятник метронома. Потом мягко завалилась на бок (бокал покатился по ковру, не разбившись), дрогнула раз, другой, втянула глаза и, похоже, уснула.

– Продатируйте, – потребовал Отец Эфира.

Аппарат немедленно отрапортовал:

– Двадцать восьмое число месяца Листьев.

– Вот-вот, – согласился Отец. – То есть накануне встречи с группой Доверенных Антеларского Конгресса, специально прилетевших для обсуждения Секанской проблемы, невзирая на неблагоприятную обстановку в пространстве в узле Кин. Излишне будет напоминать, что встреча не состоялась, поскольку изображаемый организм если уж начинает развлекаться, то прекращает эту сессию не раньше недели, а то и двух. Вот так. Ну, давайте следующую запись…

– Требую немедленно прекратить это издевательство!

Голос, произнесший эти слова, нимало не напоминал звук духового инструмента, хотя исходил из того же самого организма.

– Ну, зачем же, – возразил Отец Эфира безразлично, – лишать присутствующих нескольких веселых минут? Да и зрелища последуют еще более поучительные и назидательные – для всякого претендента…

– Я… Я очень прошу. Я умоляю, наконец!..

– Ну, разве что так… Хорошо, хватит. Уберите эту порнографию.

Сказанное относилось к возникшим было на мониторе кадрам, в которых уже замелькали какие-то организмы другого пола.

Экран погас.

– И все равно! – совершенно неожиданно для всех закричал вдруг Великий Персонаж. – Вам не удастся, со всеми вашими провокациями и фальшивками… Народ любит меня! Знает! И не позволит…

– Общие программы, – прежним своим негромким голосом, но как-то очень слышно произнес Отец Эфира. – Мое распоряжение.

– Слушаю, шеф!

– Вот то, что вы нам только что показывали, а также все остальное в том же духе, что у нас есть в записях… Много у нас такого?

– Ну, шеф, можно показывать от рассвета до заката, день за днем…

– Ага. Так вот, все это – незамедлительно! – выстроить, смонтировать, снабдить комментарием, размножить по максимуму и разослать в обязательный прокат по всем каналам, внутрипланетным и внешним, эфирным и кабельным – короче, всем, всем, всем! С выпуском в ранние вечерние часы. Ежедневно. Комментарий закажите Ива Серу, у него хорошая хватка на тексты такого рода.