Несмотря на ласковое солнце и птичий щебет, доносившийся со стороны леса, на душе было тоскливо. Радоваться было нечему: он только что отнес в кочегарку на сжигание ещё двух белых кролей - не смог он их выходить, как ни старался. И кислород не помог. Теперь в живых остался один, последний. А в кармане уже хрустели казенные деньги для закупки ещё двух десятков. Для новых опытов и диссертаций. А эти бедняги даже и не подозревают, что над ними творят. Они-то думают, что так и надо. Что такова жизнь. Нет, с него хватит. Сдать деньги и уволиться немедленно. Жаль, конечно, место хорошее, спирт дармовой перепадает, буфет дешевый. Сытное место, но бесчеловечное, невмоготу. И скелет его исторический никому оказался не нужен. Кому интересно, что в нем немецкие осколки? И вообще, кому интересно, что он воевал и был одним из лучших взрывников в восемьсот сорок восьмом отдельном саперном батальоне.

Красильников хотел было подняться, но заметил, как от спецкорпуса к нему направился Белохин, перетравивший в виварии не один десяток кроликов и едва не отправивший на тот свет и его котов. Молодой, а уже лысый, тоже, видать, нанюхался своей химии, подумал Красильников и насторожился.

- Добрый день, Иван Иванович, - Белохин протянул пачку сигарет. Угощайтесь.

- Спасибо, только что отсмолил, - Иван Иванович хлопнул себя по карманам брюк.

- Как подопечные, живой есть кто - нибудь?

- Все сдохли. Все - дружно, как один, на том свете. Разве уцелеешь, если такой спец, как ты за это дело возмется.

- А баран? - спросил Белохин.

- А что баран? - возмутился Иван Иванович. - Ты же с кроликами работаешь.

- Что здесь частная лавочка, или государственный виварий? - хмыкнул Белохин.

- Вот именно - не частная. А ты прешься, как к себе домой.

- У нас плановая тема горит. Жив он останется баран, - спокойно сказал Белохин, - ничего с ним не случится. Еще здоровее станет. Введем ему новый препарат и запишем на пленку электрофизиологию. Вот и все.

- Это ты можешь девку так уговаривать, а не меня, понял? Я-то знаю твои препараты. Это Фокин мне привез зверя. Из Чистых Ключей, понял?

- Что за чушь! - не выдержал Белохин. - Он его в институт привез, а не тебе. Причем, за деньги. В понедельник я принесу письменное распоряжение начальника. Устроит?

- Не знаю.

- Завтра откройте пораньше операционную. Я буду вскрывать кролика. Последнего из этой партии.

- Так он живой. Он же перенес все твои чертовы процедуры и жив остался. Зачем же его вскрывать?

- А вот и посмотрим, почему жив остался. Такова уж, Иван Иванович, кроличья жизнь. Се ля ви.

- Не жалко? Он ведь герой. Заслуженный деятель науки. Столько натерпелся, все вынес. Назло вашей дьявольской химии, а вы... Оставь, даже в войну скотину жалели. Я его выхожу. Не таких выхаживал.

- Не могу, - Белохин нахмурился и поскреб лысину, - все должно быть завершено. Чего его жалеть? Человекообразная обезьяна - да, я понимаю, она дорогая. А кролик? Червонец ему цена. Отработанный материал, - он развернулся и зашагал в спецкорпус.

Красильников проводил его глазами и встал на ноги. Нет, это не она человекообразная, это ты, гад, обезьяноподобный, бормотал он, направляясь в сторону КПП. Это вам даром не пройдет. Отработанный материал, говоришь? Я-то, по-вашему тоже небось отработанный материал, тоже результат опыта. То над народом экспериментируют, то над зверьем, живодерня какая-то. Погодите, ребята, химики мои дорогие. Вы у меня ещё попляшете, японский городовой.

- Через час Красильников высадился из новозаборского автобуса и направился домой. Вид он имел деловой и решительный.

Он знал, что делать и теперь на ходу додумывал детали. Юлии не было, она теперь все больше пропадала в Москве, наезжая домой не чаще раза в неделю. Может устроилась, наконец, девка, дай-то ей Бог, подумал он. Коты шатались где-то по помойкам.

Он распахнул комнату, открыл шкаф и нащупал на нижней полке холодный бок солдатской фляги. И спирт и фляжку ему подарил Седлецкий, добрая душа. Он перелил часть спирта в чекушку, с удовольствием принюхался к острому духу и проглотил слюну. Не время, подумал он, вначале дело. Под вешалкой он разыскал серую холщевую сумку, сунул в неё завернутое в газету сокровище и отправился к Павлу Ильичу Дерябину. Солнце уже клонилось к закату, Красильников торопился: опасался, как бы Дерябин не уехал за рыбой. Если Пашка дома, это судьба, все должно получиться.

Павел Ильич не только был дома, но и пребывал в самом веселом расположении духа: ему только что удалось достать флакон тройного одеколона и он как раз вознамерился обмыть удачу этим же напитком.

- Привет Иваныч, - обрадовался он, увидев гостя, - как раз сообразим тройной на двоих. Понял математику: тройной на двоих? Ни один твой доцент не разберется сколько это будет.

- Брось эту парфюмерию, что ты, француз что ли? Как ты можешь такую дрянь лакать? Отчество твоего тезки - Ильича - позоришь.

- Я пью, Ваня, не просто так, а в знак протеста.

- Я тебе нашенского принес, бронебойного, - Иван Иванович извлек четвертинку, поднял вверх и медленно, как с памятника, стянул с неё газетное покрывало.

- Неужто спирт? - Павел Ильич широко раскрыл глаза и отодвинул пузырек с одеколоном.

- Он, родимый. Динамит, а не напиток.

- Красота какая. Даже лучше, чем родная бормотуха. Эх, когда-то на свои сто двадцать я мог взять. - Дерябин закатил глаза к потолку, - мог взять сорок бутылок, а теперь десять, ты понял? Разница есть? А премьер говорит, нет инфляции. Объегоривают, и никто не вопиет, а? Вот откуда обнищание пролетариата, которым Макс все стращал, царствие ему небесное. Одни нищают, другие, епэрэсэтэ, миллионы наживают. Говорят, в Москв миллионеров уже больше, чем в Америке. Все партократы уже миллионеры, ты понял? Вот для чего вся эта канитель. Захотели, значит и они жить по человечески. А у тебя как дела-то на новом месте?

- Вначале-то думал: тепло, светло и мухи не кусают. Свое помещение, еды полно. Что ещё нужно? Все к тебе с уважением. Солдаты виварий убирают. Звери ухоженные. Я даже подумал однажды: эх, да зверям тут живется лучше, чем мне, грешному. Как сглазил. Начались эти проклятые опыты. В лабораторию берут пять собак, приносят пять трупов. А потом у меня же в операционной вскрывают. И так три раза. Статистику набирают, сволочи. Потом начали приносить полуживых. Я достал в неотложном отделении этот, как его, кислородный ингалятор, стал их ночью кислородом отхаживать. Всю ночь не спал, так мне же ещё и попало: испортил видите ли ихний дьявольский эксперимент, нарушил чистоту опыта. Потом ещё одна неприятность. Привез я к ним моих котов, на время. Чтоб Юля от них отдохнула. Поместил их в отдельный загон, замаскировал. Прихожу как-то, а они еле дышат. И Белохин за этим делом наблюдает. Самый зловредный человек из всей вашей ученой братии. Глазки маленькие, как сверла, морда вширь, уши торчком, ничего человеческого, кроме лысины, в фигуре нет. Я подлетаю: ты что гад делаешь? Это мои коты, личные, вдобавок инвалиды, кастрированные. А он заявляет: выйдете отсюда, опыты секретные, мы спецсредства испытываем. А я ему: за котов мне ответишь. Они породистые. По рыночной цене, гад, отвалишь. Зарплаты твоей не хватит. А он котов уже внес в протокол, Левому ввел какую-то секретную смесь, а Правому тоже какую-то дрянь для контроля, но не секретную. И протокол тоже секретный. То есть обоих засекретили, суки такие, в спецкотов превратили. Ночью спер я их и отволок обратно домой. Я-то там все ходы и выходы изучил, меня не поймаешь. Утром скандал: пропали секретные коты. Белохин - ко мне. Ты, говорит, мне хоть Левого разыщи, в нем смесь дюже секретная. Составили акт, фиктивный конечно, что два подопытных сдохли смертью храбрых, проведено их исследование, секретных веществ не обнаружено. Коты сожжены в кочегарке, а пепел развеян. Как у Геббельса. Мне тоже дали подписать. Акт теперь в секретном деле подшит. А эти дела, сам знаешь, хранятся вечно. Так, что теперь память о моих котах дойдет до потомков.