Но она чувствовала, что просто не может вернуться. Пусть доктор Моррис настаивает, что ей нужно работать, пусть говорит, что у нее слишком много времени на то, чтобы вновь и вновь переживать случившееся, пусть грозит, что она действительно заболеет, если не образумится…

Констанс только сейчас заметила, как похудел и осунулся Мэтт… Ей вдруг до боли захотелось дотронуться до него, почувствовать его тепло, его силу и… его слабость.

На этот раз желание, которое она ощутила, было сильнее и глубже, но к нему примешивалась горечь утраты. Теперь Констанс уже знала, какова на ощупь кожа Мэтта, как она подрагивает под ее пальцами, как напрягаются от желания мышцы его сильного тела…

– Ты не можешь вернуться или не хочешь? – услышала Констанс его слова, произнесенные довольно резким тоном. – Но почему ты не можешь? Из-за того, что произошло, или… из-за меня?

У Констанс от сильного волнения перехватило дыхание.

Мэтт и так знает ответ… Конечно, знает, но хочет, чтобы я признала свою глупость и свое бессилие перед ним. Что ж, пожалуйста.

– Ты и сам знаешь, что из-за тебя, – глядя ему в глаза, сказала Констанс. Она встала, подошла к окну и, не оборачиваясь, попросила: – Уходи.

– Ты уже ездила к себе?

Господи, зачем он об этом спрашивает? – поразилась Констанс и яростно выкрикнула:

– Нет! И никогда не поеду! А теперь, пожалуйста, уходи! – со слезами взмолилась она.

– У тебя хорошо получается. Ты умеешь бросать… Работу… свой дом… меня.

Его руки вдруг легли на ее плечи, Мэтт повернул Констанс лицом к себе, обнял и поцеловал. Она начала молотить кулачками по его спине, и молотила до тех пор, пока Мэтт не отпустил ее.

– Прости меня. Я не хотел. – На его лице были написаны отчаяние и стыд.

– Убирайся, – хрипло бросила Констанс. – Уходи. Немедленно.

Она чувствовала, что на ее щеках проступил лихорадочный румянец, но, только после того как Мэтт ушел, поняла, что в его присутствии уже не испытывает страха. Остались только желание, возбуждение, гнев и презрение к самой себе. А страх исчез.

Более того, когда ей захотелось коснуться Мэтта, она тут же вспомнила, как ласкала его, как хорошо ей было с ним в постели. И на этот раз в воспоминаниях не фигурировал ни Кевин Райли, ни его оскорбления.

Констанс с огромным облегчением поняла, что свободна, что больше не думает о Кевине… Только о Мэтте, о том, как он ласкал ее, какие слова шептал.

«У тебя хорошо получается. Ты умеешь бросать», – сказал он сейчас. Так ли? Неужели я, как он намекнул, трусиха, которая боится посмотреть жизни в лицо и только прячется? Взять хотя бы мой дом. Пусть я и не хочу там больше жить, но ведь это мой дом.

Констанс провела кончиком языка по пересохшим губам. Завтра… да, завтра я поеду туда. Завтра я докажу Мэтту и себе, что вовсе не трусиха.

Да, завтра я всему миру докажу, что не испытываю больше страха.

Но это еще не все. Нужно сделать еще одно, не менее важное дело. А именно – объяснить Хейзл, что я сама в состоянии строить свою жизнь и принимать решения.

– Ты должна понять, я же для тебя старалась, – оправдывалась Хейзл. – Он так хотел видеть тебя! Вот я и подумала, что…

– Что ты подумала?! Что он сразу же заключит меня в объятия и громогласно поклянется в страстной и вечной любви?

На глазах Констанс сверкали слезы гнева.

До этого разговора она держалась с сестрой холодно и натянуто, но ни разу не упомянула о Мэтте. Констанс была сильно обижена и сердилась на Хейзл, что та позволила Мэтту застать ее врасплох, и теперь боялась окончательно потерять самообладание и навсегда рассориться с сестрой.

Но, как бы Констанс ни злилась, как бы ни ругала сестру, она все же понимала, что Хейзл совершила этот поступок исключительно из любви к ней.

– Значит, ты все-таки любишь его? – тихо спросила Хейзл.

– Конечно, люблю! – с отчаянием воскликнула Констанс. – Но дело не в этом! Тебе известно, зачем он хотел меня видеть?

– Мне казалось, что вы с ним поссорились, и Мэтт хочет помириться.

– Милые бранятся… и так далее. Ты это имеешь в виду? – Констанс горько рассмеялась. – Ничего подобного! Мэтт приезжал сообщить мне, что я должна была, видите ли, предупредить руководство о своем уходе за три месяца. А не за один.

– Об уходе?! Значит, ты не передумала…

– Нет, не передумала. Это необходимо. Пойми, я не смогу больше там работать. По крайней мере, пока там работает Мэтт. – Она посмотрела Хейзл в глаза и с отчаянием в голосе призналась: – Я люблю его, а он меня – нет.

– Но он так волновался за тебя…

– Волновался, потому что спешил выбросить меня из своей жизни, а не наоборот! – Констанс говорила с непривычной для нее резкостью. Она взглянула на часы. – А теперь мне пора. Нужно успеть в Честер до начала «часа пик».

– В Честер? – удивилась Хейзл.

– Поеду посмотрю, как там мой дом, – пояснила Констанс, старательно пряча глаза. – Я… я звонила сегодня в страховую компанию, и они сказали, что ремонт, в основном закончен. Хочу посмотреть, что еще нужно сделать, перед тем как выставить дом на продажу.

Честно говоря, Констанс немного покривила душой. Она действительно звонила в страховую компанию, но там очень удивились ее звонку и не сразу поняли, чего она хочет. Констанс это показалось странным, но затем она, кажется, нашла ответ. После того как Кевин Райли разгромил ее дом, она отказывалась что-либо предпринимать, чтобы ее дом начали ремонтировать. Страховому агенту она устало сказала, что больше ничего не хочет слышать об этом доме. И вещи оттуда ей не нужны, ничего не нужно.

Она полностью возложила хлопоты по организации уборки и ремонта на страховую компанию, прибавив, что не имеет ни малейшего желания видеть этот дом.

Но так было до вчерашнего вечера, когда Мэтт жестоко бросил ей обвинение в трусости.

– Послушай, если хочешь, я могу поехать с тобой, – неуверенно предложила Хейзл.

Констанс без раздумий решительно отказалась:

– Нет, спасибо, я отлично справлюсь сама.

В доме, разумеется, поменяли все замки, но расторопный страховой агент переслал Констанс комплект новых ключей. Теперь эти ключи лежали в ее сумочке.

Поцеловав мать и сестру, Констанс вышла через заднюю дверь. От страха по спине ее бегали мурашки, но она твердо решила, что не проявит малодушия и не повернет обратно. Слова Мэтта по-прежнему звучали у нее в ушах.

Когда она уже садилась в свою машину, в доме зазвонил телефон. Хейзл сняла трубку и обрадовалась, узнав голос Мэтта.

– Нет, она уехала, – заговорщицки понизив голос, сообщила Хейзл.

По мере приближения к Честеру Констанс нервничала все сильнее и сильнее. Три раза она проезжала мимо поворота на свою улицу, прежде чем набралась, наконец, мужества, и свернула туда.

Паркуя машину у своего дома, она так нервничала, что не смогла нормально притормозить. Тормоза завизжали, двигатель заглох. Констанс оглянулась по сторонам, не стал ли кто-нибудь свидетелем ее позора. Но улица была совершенно пустой.

Констанс подошла к дому и увидела, что входную дверь заново покрасили, а ящик для писем сверкает свежей полировкой.

В холле пахло воском и цветами. Уловив эти запахи, Констанс чуть нахмурилась и вдруг, поражённая, замерла на месте: на заново отреставрированном любимом ею дубовом столике стояла огромная круглая медная ваза с цветами, которые отражались в новехоньком зеркале.

Но это же то самое зеркало, которое, разбитое вдребезги, засыпало осколками весь ковер! Констанс не смогла удержаться и провела пальцами по гладкой серебристой поверхности.

Лампы, которые висели по бокам, тоже были восстановлены. А стены заново оклеены обоями… точно такими, которые когда-то с любовью выбрала для холла Констанс. Оглядевшись, она убедилась, что все выглядит точно так же, как до погрома.

Кроме цветов. Наверное, о них позаботился страховой агент, чтобы придать дому более уютный и привлекательный вид и заинтересовать потенциальных покупателей. Но ведь дом еще не выставлен на продажу!