Крапленый явно был не в себе.

– Кто?! Какая сука след нюхает?!

Мутными от ярости глазами он по-волчьи пристально всматривался в лица своих подельников.

Зуб, избегая взгляда Крапленого, молча курил.

Старый вор по кличке Кривой, плешивый и сморщенный, как груша-сушка, кривился от гневных слов Крапленого, словно жевал лимонную дольку. А ведь все поначалу складывалось, как никогда удачно. И людишки для «дела» нашлись подходящие, – правда, не без подсказки старого дружка, Профессора – и «навар» был приличный. Конечно, можно было, по здравому размышлению, и перебраться куда-нибудь в другое место, да уж больно не хотелось уходить с этой «малины», надежной и еще не известной уголовке.

Дня два назад он решил: «Еще одно дело – и баста. Только дело стоящее, хватит по мелочам размениваться…»

Он понимал, что для этого нужна длительная подготовка, чтобы комар носа не подточил. Вот тогда и можно будет сорваться с этих мест куда подальше: «ксиву» он приобрел надежную, даже подельники о ней не знали, «крыша» тоже на примете имелась – жить да поживать можно не один годок безбедно. О дружках и Зинке он не думал. Плевать, у каждого из них своя башка на плечах, после него хоть потоп. Рванет втихаря с деньгами, ляжет на дно – ищи ветра в поле. Им что, пожизненное заключение за плечами у них не маячит. Он – другое дело.

При поимке (если нападут на его след), или шлепнут, как последнего фраера без суда и следствия, или на допросах запрессуют так, что дольше года в зоне он не протянет, все внутренности отобьют. А что будет с ним, когда он попадет за колючую проволоку – страшно представить. Убийство вертухая[14] не прощается, в местах не столь отдаленных свои законы…

Что касается Зуба и Кривого, то побесятся немного, когда он слиняет, да на том и сядут – у обоих рыло в пуху, будь спок. Кровью повязаны давно и накрепко, в ментовку не пойдут закладывать, верняк.

Знают, что ни явка с повинной, ни срок давности не помогут, на одной веревочке придется трепыхаться.

Но с ними нужно ухо востро держать – народ битый.

Ну, а ежели что – в расход их… к такой матери…

Да, все шло хорошо… до последней недели, когда был убит Валет.

А на него Крапленый имел большие виды. Что Вева и Фуфырь попали в уголовку, его не сильно волновало – о нем они не знали.

Обстоятельства гибели Валета насторожили Крапленого; правда, не настолько, чтобы можно было метать икру в предчувствии беды. Но смерть Щуки выбила его из колеи напрочь.

Налет на квартиру профессора Арбенина он планировал сам, по наводке Кривого. Тот знал всех жирных «карасей"[15] в городе наперечет, и был абсолютно уверен в благополучном исходе дела. Крапленый даже не принял необходимых в таких случаях мер предосторожности, не поставив никого на стреме. Дело – верняк, лишние люди ни к чему, делиться пришлось бы только со Щукой. А Гоге – шиш с маслом, крохи, глаза замазать.

Для Кривого, узнай тот о краже, у него была готова отмазка – не знаю кто, не ведаю, наверное, залетный[16]. Поверит, нет, – да и хрен с ним, поди, докажи.

И вот теперь, когда все так обернулось, придется держать ответ перед всей компанией.

«Кто-то нас «пасет»… Кто?» – внутренне холодея, думал Крапленый. Дело приобретало нежелательный оборот, и выхода из этой ситуации он не видел…

– Профессора позвали? – спросил Крапленый у Кривого, остывая.

– Да. Должен быть с минуты на минуту, – ответил тот, зыркнув на Крапленого исподлобья. Взгляд Кривого был острым и пытливым.

«Чует, старое падло, нескладуху… – понял Крапленый. Но виду не подал, лишь насупился. – Ничего, прорвемся…»

– «Хвост» не притащит? – посмотрел он прямо в колючие глаза Кривого.

– Ну, ты скажешь… Это же Профессор, – отвел взгляд Кривой и хохотнул с ехидцей.

– Чего ржешь? Смотри, а то зароют нас легавые по самое некуда. Тогда и посмеешься.

– Не психуй, все в ажуре. За ним на веревочке гребут Шуня и Чемодан. Доставят в целости и сохранности.

– Надеюсь, не сюда.

– Нет, «малину» им знать ни к чему.

– Лады. Маркиза, водки! И шамовку.

Высокая черноволосая женщина, когда-то красивая и стройная, а теперь с мешками под глазами, двойным подбородком и здоровенным бюстом, не спеша накрыла на стол. Все дружно накинулись на еду, не забывая время от времени наполнять тусклые, захватанные рюмки граненого стекла ледяной «Столичной». Маркиза от мужчин не отставала, разве что водку пила по-иному, не в опрокид, а врастяжку, смакуя.

– Сходи, Маркиза, еще за одним пузырем, – попросил небритый и обрюзгший с глубокого похмелья Зуб.

– Хватит, – отрезал Крапленый. – Мы сюда не на пьянку собрались. Похавали – и будя…

В это время раздался условный стук, и вскоре в комнату вошел седой тощий старикашка в старомодных круглых очках.

– Привет честной компании! – задребезжал он тонким надтреснутым тенором, широко улыбаясь фиксатым ртом.

– Наше вам, Профессор, – ответил ему Крапленый.

Он нехотя осклабился в ответ и придвинул Профессору стул.

– Садись. Налить?

– Нет-нет! – замахал Профессор морщинистыми, похожими на птичьи лапки, руками. – Это уже не для меня, старика. Вот чайку бы…

– Маркиза, завари чай. Как здоровье?

– Ох, не спрашивай, Крапленый. Как говорится, средне – между хреново и очень хреново. В боку колет, сердце ни к черту, одышка. Поди, скоро и на погост…

– Нам бы дожить до твоих лет. Да разве менты дадут… – выругался Крапленый матерно.

– И то правда, – охотно согласился Профессор. – Житья от них нету, забодали, язви их в душу. Не то, что в былые времена. Эх!

– Не то…

Крапленый сумрачно поковырялся вилкой в тарелке с объедками и бросил ее на стол.

– Дело у нас к тебе, Профессор, имеется. Срочное дело. И важное.

– Я так и понял, хе-хе… – задребезжал смешочком Профессор. – Как у вас все ладится – Профессора побоку. Случилось что, скулеж поднимаете – дай совет. А я человек добрый, не могу отказать. Отмазались благодаря мне, все довольны, все смеются, а Профессору что? Дырка от бублика. Показываете то место, где рукав пришивается.

– Не трепись попусту, у меня ты обижен не был. И сейчас я тебя в долю возьму, если толковый совет дашь.

– Заметано. Выкладывай…

Прихлебывая мелкими глотками круто заваренный чай, Профессор слушал, не перебивая, что рассказывал ему Крапленый.

Допив чашку, он осторожно поставил ее на стол, пожевал сухими бескровными губами, прикрыл веками выцветшие от старости голубовато-серые глазки, задумался. Никто ему не мешал, в комнате было тихо, как в склепе.

Зуб было потянулся за сигаретами, но так и не вынул руку из кармана, таращил остановившиеся глаза на Профессора.

Неожиданно старик встрепенулся и с хищным прищуром, как-то не вязавшимся с его добродушным обликом, коротко бросил:

– Свои тут поработали, Крапленый, свои.

– Но кто, кто!?

– Не ори! – повысил голос Профессор. – Я не глухой. Ты и так уже фуфлом торганул[17], время упустил. Думать теперь нужно, много думать. Главное, менты на хвост не упали. Это хорошо. А со своими мы разберемся, это я тебе говорю.

– Узнаю кто, на кусочки порежу!

Крапленый запенился от злобы и вскочил на ноги.

– Сядь, бешеный… – тихо и устало сказал Профессор. – Поговорим спокойно. Есть у меня план.

Слушай…

Крапленый выразительно посмотрел на Маркизу. Та понимающе кивнула и повиляла крутыми бедрами в соседнюю комнату. Впечатлительный Зуб, с вожделением глядя ей вслед, тихо крякнул и завистливо покосился на Крапленого: везуха прет человеку, такие пенки снимает.

Все сгрудились вокруг Профессора…