— Не писал — и не пиши… И больше ко мне не приезжай. Замуж выхожу.

— За кого?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Еще не знаю. Но выйду. Прощай.

Без тягот на сердце доехал он до Таллина, отпуск кончался в 24.00, и было бы нелепо прибывать до срока в базу. Патрули обходил стороной. Каждый военный комендант свирепствует по-своему, в Ленинграде без тужурки не пускали в «Асторию», зато разрешали зимою ходить в фуражке. Здешний, таллинский, всем распахивал двери ресторанов, чтоб подкатить на крытом «студебеккере» к вольнолюбивой «Глории» и покидать в кузов трезвых и пьяных, в шапках и без.

Фуражка в марте коменданта бесила, и Володя решил не искушать судьбу, в «Глорию» не заглянул, пообедал в Доме офицеров, посидел на скамейке в Кадриорге, сходил в кино. Уже темнело, с норда подул ветер с дождем.

Чемодан, взятый в камере хранения, оттягивал руку: для нужд командира и помощника Володя купил в Ленинграде восемь бутылок шампанского. Пограничники обычно не осматривали ручную кладь, но береженого бог бережет, Володя прошел на пирс Минной гавани, минуя КПП, через судоремонтный завод. К выходу в море готовился буксир ледокольного типа, капитан и боцман — частые гости обоих пирсов Западной Драгэ, Володя услышал от них малоприятную весть: из-за поломки машины выход в море задерживается до 23.30. А на часах — 20.15, четверть девятого, вечер пятницы 13 марта 1953 года.

Алныкин спустился в кают-компанию буксира, поставил чемодан. Освещение тусклое. Две женщины с сумками, больше никого. Можно вздремнуть сидя.

Не на буксире, а где-то рядом в половине девятого — как положено — отбили склянки, и Володе подумалось: да нелепо же это — три часа сидеть взаперти, когда в нескольких минутах ходьбы девушки, кофики, вино и огни большого города.

С этих склянок и началась его новая жизнь, та, предугадать которую не смог бы никто даже в самом завиральном офицерском трепе.

Достав из чемодана шапку, он тихо, чтоб не разбудить заснувших женщин, поднялся по трапу и, никем не замеченный, спустился по сходне на берег.

Шел привычный для Балтики дождь, не загоняя людей в дома, пахло Таллином, горьковатым кофе, сладостями, духами, строгими, как эстонки. По пятницам комендатура особой лютости не проявляла, копила силы на два последующих увольнительных дн и, кажется, именно 13 марта допустила грубый промах: у «Глории» — столпотворение, офицеры — в немалом числе — штурмуют двери, окна по обыкновению глухо зашторены, табличку «Мест нет» вывесил, исполненный неприступной гордыни швейцар. К счастью, дождь кончился. На Суворовском бульваре Володя хотел познакомиться с пробегавшей девушкой, но передумал.

Некстати вспомнилось предостережение Аспы: ты познал страсть тридцатилетней женщины, теперь все девчонки покажутся тебе пресными. На Пярнуманту его обтекла стайка студенток, в звонком пении их приятно улавливались сдвоенные "т". Было 22.00, десять вечера, когда Алныкин с улицы Виру свернул направо, смотря под ноги, чтоб не вляпаться в глубокую лужу. Улица Пикк — догадался он, где-то над головой раскачивался ветром фонарь, судорожно светящий, лампа то гасла, то вспыхивала неестественно ярко. Володя нашаривал в промокшей пачке папирос сухую и неломаную, когда мимо него прошла странная парочка: одного роста с ним офицер в черной флотской шинели и фуражке и — слева от него, чуть впереди — женщина, вроде бы спотыкающаяся, пьяная, потому что офицер придерживал ее левой рукой, полуобняв, пытался приспособить свой шаг к дергающейся походке спутницы. Когда парочка эта отошла от Алныкина на несколько метров, он глянул на них сзади: офицер подталкивал спутницу, как это делает портовый буксир, медленно разворачивая баржу против течения.

Ни одной пригодной папиросы! Алныкин выбросил смятую пачку. Неподалеку столовая, но там полно пьяных эстонцев и к буфету не прорваться. Одна дорога — в гарнизонный Дом офицеров. В темноте узких улиц он заблудился бы, не помоги ему школьница, девчонка с портфелем, которая и на папиросы навела его, подведя к еще не закрытой лавке. Она же многословно рассказала, как доехать до порта. Коробка конфет, едва уместившаяся в ее портфеле, была куплена в той же лавке, и букетик цветов, ошеломивший девчонку.

На кораблях в Западной Драгэ уже сыграли «Команде вставать!», когда буксир пришвартовался рядом с «Софьей Павловной». Алныкин удовлетворенно вздохнул, оглядывая бухту. Все на месте, семья в сборе, все дивизионы обеих бригад, десантные баржи и монитор «Выборг», бывший финский броненосец береговой обороны, БК-133 приветственно светит огнями. Помощник прослезился, прижимая к груди шампанское, командир пожаловался на него: в день похорон Сталина нецензурно выражался. «С глазу на глаз или в присутствии личного состава?» Командир не знал, хотел навести справки у личного состава, но был вовремя остановлен.

Еще до подъема флага Алныкин доложил командиру дивизиона о прибытии, после чего закрутилась обычная бригадная карусель, на катерах — отработка задачи No 1 по «Курсу подготовки надводных кораблей», сплошная тягомотина. На воскресенье помощник намечал пикничок с шампанским и медсестрами. Выход в море — по плану — в среду или четверг.

Вдруг утром прибежал рассыльный: «Лейтенанта Алныкина — к командиру бригады!» Самая просторная и удобная каюта на плавбазе заполнена массивной фигурою комбрига, с трудом скрывавшего злость: командир БЧ-2 БК-133 совершил нечто, чернящее офицерский коллектив, и ему предлагается немедленно убыть в город, в военно-морскую базу Таллин для дачи объяснений.

— Разрешите узнать, куда именно? И кому давать объяснения? — опешил Алныкин.

— И какие объяснения?

Комбриг вчитался в текст на бланке. Поднял на Алныкина ставшие незрячими глаза.

— Начнете с погранкомендатуры… Командировка на трое суток уже выписана, буксир уходит через час.

Ни минуты на разговор с командиром, но помощник уже учуял беду, прибежал, губы его тряслись, Алныкин успокоил друга и собутыльника: ни в Ленинграде, ни в Мурманске, ни здесь, в Таллине, в комендатуру он не попадал и ни в один из похоронных дней о Вожде ни хорошо, ни плохо не отзывался. На всякий случай помощник принес Алныкину свои и командирские деньги. Сходню подняли, буксир отвалил от пирса. На душе было тревожно, вспоминалось то злосчастное утро, когда с классным журналом под мышкой он, курсант Алныкин, пришел на кафедру военно-морской географии, неделю спустя после похорон капитана 2-го ранга Ростова.

В Порккала-Удде — дождь и туман, в Таллине светило холодное мартовское солнце. Алныкин отметился на КПП, в погранкомендатуре бывать ему не приходилось, но он туда и не спешил, год назад ему спешка обошлась дорого, и обдуманная неторопливость принесла сейчас плоды. У КПП Алныкина окликнул командир застрявшего в Гидрогавани порккалауддского тральщика. Пугливо оглядываясь, нервно похохатывая, не решаясь своими именами называть вещи всем понятные, командир поведал о дичайшем происшествии в главной базе флота. Вечером 13 марта около 22.00 некая пожилая эстонка выскочила из дома на улицу за внуком, стала искать его, и вдруг перед нею вырос одетый во все черное мужчина, который наставил на нее пистолет и приказал исполнять все, что он скажет. Онемевшая от страха женщина возражать не стала. Тогда мужчина расстегнул пальто, оказавшееся морской шинелью, а вслед за ним и брюки.

Старухе было приказано взять рукою выпростанный из брюк предмет и идти в сторону Ратушной площади, что она и сделала под дулом пистолета. Человек в морской черной шинели командовал ею, как рулевым при плавании в узостях:

«Правее… левее… так держать…» У ресторана «Глория» его поджидали двое мужчин в таких же шинелях. «Вот и я! — раздался голос за спиной старухи. — Прошу убедиться». Светящиеся шары у входа в «Глорию» позволили эстонке рассмотреть мужчин. «Все в порядке, мамаша, — сказал один из поджидавших. — Отдай швартовый конец!» Затем последовало: «Ты выиграл, Мишка. Держи!» Офицер, застегнув шинель, пересчитал врученные ему деньги, разделил их на две части и одну из них сунул старухе в карман пальто. «Тво доля!» — услышала она, и ноги понесли ее прочь, к дому, на улицу Пикк. О внуке она уже забыла, как и о том, что у нее в кармане, и лишь через полчаса, достав оттуда две тысячи рублей, пришла в милицию, уронила на стол дежурного деньги и расплакалась. Милиция немедленно связалась с комендатурой города, о происшедшем поставили в известность командующего флотом, всех находящихся в «Глории» офицеров предъявили озлобленной женщине, но ни один из них не был ею опознан. Весь вчерашний день, продолжал рассказывать командир тральщика, велась облава на офицеров плавсостава базы, которые сошли в пятницу на берег или могли сойти, всех уже, кажется, перетаскали, теперь вызывают тех, чьи корабли заходили в Таллин, но корабли-то на переходе в Кронштадт и Вентспилс, попробуй найти шутника. Скандал! Самого командира тральщика не трогают, у него алиби, сегодня утром какой-то тип из военной прокуратуры побывал на корабле и установил точно: с вечера пятницы до полудня субботы командир безотлучно находился в каюте.