— Ладно, прости меня. Я не хочу тут строить из себя святошу. Тот, кто бомбил Зунет, не может смотреть на других свысока.

— И ты там был?

Она успокоилась и смущенно улыбнулась.

— Мы считали это самой большой победой. Вы тогда перебили не меньше миллиона марсиан.

— Да, — ответил я. — Сначала мы без пощады долбили их из космоса. А потом они забросали бомбами Землю. Миллионы живых и разумных существ превратились в куски кровавого мяса. И я давно перестал гордиться этим.

— А я бы убила каждого из них, — прошептала она. — Я этих выродков давила бы до последнего.

— Лучше забудь об этом.

Я провел пальцем по стопке книг, которые, судя по черным печатям, она выкопала из развалин библиотеки. Шекспир, греческие трагедии, «Фауст» Гете на немецком языке, Уитмен, Беннетт и — как трогательно! — Брук. Да, ее воспитывали в приличной семье. Я покачал головой, представив, как она, сжавшись в комочек, читает в этой норе «Троянских женщин».

— Как тебя зовут?

— Кристин Хоторн, — ответила она. — А друзья называли меня Киской.

Я заметил, как покраснели ее щеки; она подумала, что по неосторожности дала мне добро на все прочее.

— Не бойся, Крис. Конечно, я тоже, как все… к тому же давно не видел женщин… но не бойся. Меня зовут Дейв. Дейв Арнфельд.

Наш разговор затянулся допоздна. Она, как и я, выросла во время войны, но до последнего года решающих битв и капитуляции Земли вела вполне приличное существование. Ее состоятельные родители постарались привить дочери культурные и космополитичные взгляды. Она много путешествовала, училась в колледже и знала кое-что из литературного наследия. Четыре года назад она познакомилась с лейтенантом Джеймсом Хоторном — Крис показала мне поблекшую фотографию с симпатичным мальчишеским лицом — они обвенчались, но, когда она родила малышку, он погиб в битве за Юнону. Какое-то время Крис работала лингвистом в Комцентре, а потом Нью-Йорк сровняли с землей, и ей лишь чудом удалось спасти себя и дочь. Началась жестокая борьба за выживание. В конце концов у нее опустились руки, и она вышла на панель. Мы долго говорили, и я заметил, что вера вновь возвращается к ней. Я видел, как снова вскипает решимость. Да только какой в них толк, если у нее не было другого выхода?

— Куда ты идешь? — спросила она.

— На север штата, — ответил я. — У меня есть участок земли около Олбани — родительское наследство. Вся семья погибла… кроме меня, никто не выжил. Земли там давно заброшены, но я надеюсь, что могу поднять их. Попробую стать фермером… а что еще в наши дни остается людям?

Я знал, о чем она подумала, но гордость заставила ее переменить тему.

— Мне кажется, немногие немцы согласились бы на такую жизнь. Ее фраза вызвала у меня улыбку.

— Я швед, а не немец. Хотя, если считать с времен колониальных войн, большую часть моего рода составляли голландцы и англичане.

«Сначала мы сражались с французами и индейцами, — подумал я, — потом с другими народами. И вот теперь потерпели окончательное поражение».

— Слушай, Крис. Мне понадобится экономка и помощница по дому. Ты как раз подходишь для такой работы. Может быть, пойдешь со мной?

Она прижала к себе ребенка.

— Это очень опасный переход.

— Ты права, — быстро согласился я, внезапно почувствовав злость от усталости и голода. — Тогда оставайся.

Мы какое-то время дулись друг на друга, потом помирились и отправились спать. Конечно, она согласилась. А я сэкономил полмиллиона долларов.

Наш завтрак состоял из небольшой банки консервированной солонины и воды, принесенной с реки. Потом мы собрали скудную утварь и двинулись в путь. Большую часть времени я нес Элис на плечах. Она оказалась милым и спокойным ребенком. Те ужасы, через которые она прошла, казалось, не оставили в ее душе глубоких ран, хотя по ночам девочка часто кричала и плакала.

— Когда она станет старше, — сказал я Крис, — тебе надо бы отвести ее к психиатру, чтобы он поработал над этой проблемой.

И тут мне подумалось, что на Земле, наверное, больше никогда не будет психиатров. В лучшем случае мы можем надеяться на полуобученных докторов — других не предвидится, потому что квалифицированный специалист мог бы придумать какие-нибудь бактерии, которые одолели бы марсиан.

Нам потребовалось почти целый день, чтобы выбраться из города. Голод терзал нас все больше и больше. Благодаря моей форме нам удалось купить еды и устроиться на ночлег на сеновале у одного фермера, который предупредил меня, что он редкое исключение.

— А мне казалось, что теперь мы просто братья-земляне, — сказал я.

— Вот и я так думал когда-то, — ответил он. — Но из города повалили беженцы и мародеры. Мне повезло, и я не очень обозлился на людей, а многим пришлось гораздо хуже. Они видели, как горели их дома, как убивали их детей, насиловали женщин, крали скот и зерно. Поэтому не жди от них милости и участия. Даже городу с трудом удается уговорить их меняться.

— Да, теперь все ясно, — сказал я.

— Конечно, вам в космосе тоже досталось, — продолжал он с горькой усмешкой. — От этой войны многие чокнулись. Ходят слухи, что ее начали с Земли… Возможно, сплетни распускают сами марсиане, утверждать не берусь, но ведь это вы, космачи, проиграли войну, а потом они зацапали Луну и забросали нас бомбами!

— Я ни в чем не виноват перед тобой, — ответил я. — И спасибо за науку. Теперь я понимаю, что от людей, оказавшихся в вашем положении, нельзя ожидать хладнокровия и логики.

Вскоре мне пришлось превратиться в бандита, и здесь приходилась моя военная подготовка и хорошая физическая форма. Я украл лошадь и фургон — теперь мы могли передвигаться и на колесах. Корова давала молоко, цыплята и овощи служили едой — я просто приходил и брал их, обещая через мушку пистолета заплатить за все, когда появятся деньги.

Закон бездействовал, и у нас не возникало проблем с полицией, которая и без того разрывалась на части; хотя пару раз пули свистели над нашими головами. Крис держалась молодцом. После того что она успела повидать, смерть для нее почти ничего не значила. Она понемногу набирала вес, на лице появился румянец, и я начинал все чаще заглядываться на нее.

Мы колесили по дорогам, трясясь на ухабах, проезжали зеленые поля и холмы. Воспоминания пронзали мое сердце острой болью. Я помнил, узнавал все это — и деревушку у моста, и этот памятник, и речку, которая сверкала среди длинных холмов извилистой лентой. Время от времени меня одолевала молчаливая грусть, и тогда Крис с улыбкой касалась моей руки.

Прошло почти две недели, а потом наступил день, когда мы свернули с шоссе и поехали по разбитой, усыпанной гравием дороге. Сердце громко стучало в груди, я вскочил на ноги, обвел рукой горизонт и закричал:

— Это наша земля!

Зеленые глаза Крис расширились от восторга.

— Вот это все?

— Четыреста акров. — Мой голос звенел от гордости.

Я тогда еще не знал, какой бесприютной станет моя жизнь — жизнь беглеца, по следу которого будут гнаться два мира.

Возделанные поля зеленели молодой пшеницей. Видимо, на них работали соседи. «Ничего, — подумалось мне, — пусть так. Я пока обустроюсь и кое-что приобрету, чтобы начать сев со следующей весны. А если они не захотят поделиться со мной по-хорошему…» Моя рука потянулась к оружию. Но я знал, что до этого не дойдет. Все эти Смиты, Рекхемы и Челенджеры были старыми друзьями моей семьи. Я вернулся домой.

Небольшая роща по-прежнему тянулась до самых ворот, за ней виднелись два ряда буков, посаженных вдоль длинной аллеи. А еще дальше возвышался большой белый дом, построенный в колониальном стиле. Но внезапно с моих губ слетело проклятие, я передернул затвор, а Крис, вскричав, прижала малышку к груди.

Марсианин у ворот поднял автомат и прицелился в меня.

— А ну, стоять!

Ну что тут скажешь! Враги решили разместить в этом доме своего офицера, и мои протесты здесь ничего не значили.