Справедливость общественных установлении остается в области отвлеченных идеалов; на практике идеальные нормы осуществляются только посредством самых уродливых извращений. Дух нового мира - лицемерие. Да и сами по себе отвлеченные формулы права настолько узки, что справедливость находит себе защиту только в милости. Система Вико содержит характерную непоследовательность. Показывая, как человеческая природа угнетенных народов побеждает героическую природу благородных, Вико сближает этот процесс с общим развитием сознания от бесформенной и туманной фантастики к рассудочному мышлению демократических времен. Согласно этой схеме высшей формой юстиции должны быть суды, основанные на строжайшем соблюдении рациональных норм. Пусть погибнет мир, но свершится правосудие! Однако в действительности Вико считает более демократическим и гуманным судопроизводством то, которое обращается с нормой закона более или менее свободно. В своем отвращении к тирании законов Вико близок к идеям Возрождения, как они выступают перед нами в комедии Шекспира "Мера за меру". Не господство непогрешимых законов, а напротив: отступление от норм рациональной юриспруденции (точнее - буржуазного права) является основой, человеческого, милостивого правосудия. Это правосудие не довольствуется формой, но "рассматривает истинность фактов и милостиво склоняет смысл законов везде, где того требуют равные условия".

Если два человека равны перед законом, но не равны на самом деле по своему реальному положению, то для сохранения справедливости необходимо следовать истинности фактов, нарушая формальную правильность закона. Итак, узкий горизонт буржуазного права, по известному выражению Маркса, не был секретом для Вико, но он полагал, что единственной возможной гарантией справедливости явится допущение какого-то остатка иррациональных времен. Чувство должно спасти рассудок от бессмыслицы, монархия - от жестокости республик, основанных на богатстве. И Вико грезит о высшем типе судов судов, совершенно не упорядоченных. "В них господствует истинность фактов; под диктовку совести, везде, где встретится нужда, на помощь им приходят милостивые законы во всем том, чего требует равная для всех полезность причин. Они овеяны естественным стыдом, плодом образованности, а потому и гарантией в них служит добросовестность - дочь культуры, соответственно искренности Народных республик и еще того больше - благородству Монархий, где Монархи в такого рода судах торжественно ставят себя выше законов и считают себя подчиненными только совести и Богу". Много времени спустя эти рассуждения повторил Бальзак в "Банкирском доме Нусингена". Да, собственно, и гегелевская философия права основана на подобном сдерживании противоречий буржуазного строя посредством монархических учреждений.

Вико различает монархию, следующую за народными республиками, и первоначальную монархию божественных времен (римских царей или греческих базилевсов). Первая отвечает в известном смысле интересам плебеев, так как она подчиняет себе могущественных, опираясь на ненависть к ним со стороны простого народа. Автор "Новой науки" рисует картину утверждения монархии по образцу итальянских государств эпохи Возрождения или императорского Рима. Его монархизм - местами простое историческое наблюдение, местами идеалистическая утопия в духе теоретиков просвещенного абсолютизма или, скорее, в духе Гегеля. При этом повсюду Вико дает понять, что демократия является высшим результатом культуры, и только в силу превратности вещей она недолговечна и нуждается в сохранении ее прогрессивного зерна посредством некоторого обращения вспять - к монархии.

Однако рабство в качестве гарантии свободы дорого обходится человечеству. Возникает развитая государственная система, воплощенная в особе монарха, "который силой оружия берет на себя все общественные заботы и предоставляет подданным заботиться о своих частных делах; у подданных остается та забота о делах общественных, и лишь постольку, какую и поскольку им разрешает Монарх". Вследствие этого нация погружается в политический индифферентизм. "Когда граждане становятся почти что чужестранцами в своих нациях, тогда оказывается необходимым, чтобы Монархи своей особой их направляли и представляли".

В монархиях, пишет Вико, народ отдыхает от гражданских войн и партийной борьбы, но вместе с тем он утрачивает живую общественную активность и подлинный гражданский героизм. Странное дело! "Почему в незрелые времена Рима римляне были чрезвычайно мудры в государственных делах, тогда как в просвещенные времена, по словам Ульпиана, государственные дела разумеют лишь отдельные и весьма немногие люди, опытные в управлении?" Варварские времена скупы и корыстолюбивы, образованные - гуманны и великодушны. Однако римские и греческие герои остаются образцами доблести и самопожертвования, а новые народы, более склонные к удобствам и погружению в частную жизнь, показывают мало примеров настоящего героизма. Или все это только заблуждения историков?

Вико думал иначе. Он понимает, что гражданский ум и великодушие римлян не заключали в себе того идеального гуманного содержания, которое предполагают в них писатели, зараженные предрассудком о непостижимой мудрости древних. Но в героические времена, когда государство носило аристократический характер, каждый из героев "лично обладал значительной частью общественной пользы". Этой частью была его семейная монархия - господство над сыновьями и слугами, famuli. "И ради этого великого личного интереса, сохраненного для них Государством, они естественно отодвигали на задний план меньшие личные интересы. Поэтому они естественно и великодушно защищали общественное благо, то есть благо Государства, и мудро судили о государственных делах".

Это был героизм естественный, который во многих отношениях прямо противоположен гражданскому героизму в общечеловеческом смысле этого слова. Возможность настоящего гражданского героизма возникает только вместе с переходом от варварства к цивилизации. Но она погибает на пороге своего существования. В республиках общественное благо распылено на множество мельчайших частей, в монархиях подданным предлагают заниматься своими личными интересами, предоставив заботу об общественном благе одному лицу, суверенному государю. Развитие человечности происходит вместе с падением всесокрушающей общественной энергии, которой так богаты варвары (она раскрывалась не только в господской доблести благородных, но и в соревновании с ними подчиненных сословий). "Героизм теперь по самой природе гражданственности невозможен". В республиках герои единичны, как Катон Утический (да и тот лишь благодаря своему аристократическому духу). В монархии героями называют тех, кто верно служит своим правителям. "Поэтому нужно прийти к заключению, что героя в нашем смысле угнетенные народы жаждут, философы изучают, поэты воображают, но гражданская природа не знает такого рода благодеяний".