Она ловит себя на том, что уже начала свыкаться с соседством трупа, а в голове тем временем все потихоньку становится на свои места.

…О, господи! Ведь Рената потеряла сознание неспроста, а следствием был тот сон про загадочный ритуал… Несколько часов назад ей сказали (Саша и сказал), что Александр Сокольников, ее отец, убит. Видимо, телохранители привезли подопечную в дом Саши, когда она была в обмороке. Рената от глубокого потрясения не помнила ничего, несколько часов просто выпали из ее жизни…

— Саша! — вскрикивает она и бросается в коридор.

А там снова цепенеет.

У двери в соседнюю комнату лежат Дарья и Артур. Вероятно, они отстреливались до последнего: весь коридор теперь заляпан кровью, на обоях — следы съезжающих по стене пальцев. Это отпечатки Дарьи…

Саша стоит на коленях перед трупом телохранительницы и будто целует ее в губы. Но нет, нет. Рената различает, что он что-то шепчет. И еще (померещилось?): воздух над лицом погибшей словно плавится, как марево над землей в знойный летний день. А может быть, все же не погибшей? Может, охранник намерен оказать Даше первую помощь?

Рената бросается к ним:

— Дашенька! Она жива, Саша?

Он глядит сквозь Ренату, и она понимает, что нет. Не жива. А если… У Сокольниковых не было принято разговаривать с обслугой о личной жизни, кроме того, Дарья и сама, еще со школы, отличалась большой скрытностью. Ведь может оказаться так, что телохранитель отца и телохранительница Ренаты любили друг друга?

— Уйдите в ванную! — хрипловато требует Саша. — Умойтесь, напейтесь! Не мешайте мне!

Девушка беспрекословно подчиняется и на заплетающихся ногах ковыляет в санузел.

Холодная вода приводит Ренату в чувство. Но что же он там делает?! За каким чертом телохранитель заставил ее вернуться в этот кошмар? Почему не бежит отсюда теперь, когда нет сомнений, что Дарья с Артуром мертвы? А отец… папа…

И она снова плещет в лицо водой, рыдания рвутся наружу, и сдержать их невозможно: спазмы стискивают горло, не позволяя дышать. Рената кричит, плачет, вновь кричит, выталкивая из себя боль.

Тут Саша отворяет дверь. Он немного пошатывается на пороге и прижимает к губам носовой платок, словно его мутит.

— Теперь идем! — распоряжается телохранитель, хватая Ренату за руку и увлекая за собой.

На первый этаж они спускаются без приключений. Стрелять Саше больше не приходится. Но вместо того чтобы выскочить из подъезда, он ныряет за обшарпанную дверь подвала. У Ренаты мелькает мысль, что даже если ее и не убьют, то ноги она себе здесь переломает: неверный луч Сашиного карманного фонарика не в силах побороть глухую тьму.

На сей раз долго петлять в темноте не приходится. В планах телохранителя — добежать до окна, противоположного входу, и выбраться наверх, поближе к машине («Надо надеяться, что это так!»).

Погнутые прутья решетки — не помеха ни для него, ни для Ренаты. Саша змеей проскальзывает наружу, осторожно распрямляется, выглядывая из ямы, в какие обычно «прячут» подвальные окна, и лишь потом разрешает последовать за ним подопечной.

Эта сторона дома выходит на проезжую часть дороги. Здесь куда светлее и, разумеется, опаснее. Так, по крайней мере, кажется Ренате. Гонясь за Сашей по небольшому палисаднику, она в панике представляет, что из каждого окна, из каждого автомобиля в них сейчас целятся преследователи.

Принадлежавший отцу Ренаты джип «Чероки» припаркован у обочины. Так, словно водитель отлучился на минутку и сейчас подойдет. При этом его прикрывают с трех сторон давно не стриженные кусты боярышника, придорожный фонарь светит далеко в стороне и очень тускло. Увози нас, Саша, отсюда поскорее!

На сидении водителя темнеет пятно. Кровь. Рената закусывает губу: это кровь отца...

Саша хватает брошенную на заднем сидении «кожанку» с меховой подстежкой (тоже отцовская, отмечает девушка) и накрывает ею пятно.

— Сюда! — указывает на соседнее кресло.

Рената падает справа от него и только теперь ощущает, что после их пробежки по палисаднику штанины ее джинсов промокли до самых колен.

Теперь Саша, пользуясь относительной невидимостью, не торопится. Подкурив, он минуты три ждет, пока прогреется двигатель.

— Кто убил папу? — спрашивает Рената.

— Я не знаю, — телохранитель внимательно смотрит на нее.

В его взгляде читается сочувствие. К черту сочувствие! Ей нужно знать, кто это сделал!

— Давайте обратимся в милицию, Саша!

Он качает головой:

— Не будьте так наивны. Если вы полагаете, что деньги в вашей семье зарабатывались праведным путем, то ошибаетесь. Я могу высадить вас возле первого попавшегося участка, но не более того…

— Вы… передали мне слова отца… я помню. Он просил вас… позаботиться обо мне. Он просил!

— Александр Палыч имел в виду, что вы должны подчиняться мне, — голос телохранителя звучит успокаивающе рассудительно: так старшие говорят с детьми, напуганными темнотой. — Остальное — не мое дело. Вы согласны с моими условиями?

Девушка сжимается. Ее знобит. Сырые джинсы ледяным компрессом облепляют ноги, в горле саднят сорванные криком связки. Завтра ангина ей обеспечена…

Саша отводит рычаг, и «Чероки» плавно трогается с места. Телохранитель разворачивает машину. Слегка подпрыгнув на трамвайных рельсах, джип выскакивает на противоположную полосу, пристраивается к небольшому муниципальному автобусу, встает рядом с ним перед светофором.

Площадь Маркса уже почти обезлюдела. Последние коробейники и «семечковые» бабушки собирают свой нехитрый товар. На кольцевой, возле строящейся остановки, ожидают своих вагоновожатых два трамвая. А за остановкой на козырьке метро светится алым буковка «М». Все это, промелькнув перед глазами, тут же забывается. Рената постаралась бы запечатлеть повседневные образы родного города в памяти, знай она заранее, что видит их в последний раз. Но сейчас девушка об этом не думает…

…Проскочила дорога по Титова, затем — пустая, с увядающей клумбой, круглая площадь Станиславского. И только на Кирзаводе Рената вдруг опомнилась:

— Куда мы едем?!

— В Толмачи.

— В аэропорт?!

— Ну, конечно! — Саша выбрался из раздумий и вновь заметил существование спутницы.

Короткого взгляда на ее дрожащие коленки ему хватило, чтобы усилить мощность обогревателя и направить поток горячего воздуха на Ренатины ноги.

— Так лучше? — он подержал руку возле вентилятора.

— Куда вы хотите лететь? — не обратив никакого внимания на его запоздалую заботу, гнула свое Рената.

— Подальше отсюда.

— Вы полетите со мной?

— Посмотрим.

— Я никогда не летала. Я боюсь высоты, боюсь самолетов.

— Со своими страхами вы чудесно справились на карнизе моего дома, — отрезал он.

— А что, билеты на самолет можно взять в день отлета? — ядовито поддела его Рената.

— Гм… — Саша не нашелся, что ответить.

— Послушайте, а почему они преследуют меня? Как вы думаете?

— О! А я хотел спросить об этом вас! — он двинул бровью.

…Огни Юго-Западного жилмассива радостно и по-домашнему подмигивают беглецам, словно дразнят недосягаемым уютом тепла, телевизора, ароматного глинтвейна… Может быть, произошедшая трагедия все-таки окажется сном? Рената безнадежно вздыхает, прогоняя глупо-оптимистичную мысль, что преследовала ее весь этот безумный вечер. Назойливая гостья, уйди! Я была бы рада, но ты обманываешь!

— Я не знаю, как дальше жить… — признается девушка.

— Скроемся — что-нибудь придумаем. Не могут же они преследовать нас вечно. Убраться подальше от Новосибирска — это не лишняя мера, а вот страдать манией преследования… гм… пока не вижу причин. Надеюсь, и не увижу…

— Dum spiro, spero[1]?

— Sunt ista[2].

Своим ответом Саша немало удивляет Ренату. Отцовский секьюрити эрудирован; теперь-то понятно, что книги в его квартире, так безобразно раскиданные непрошеными гостями, занимали полки не для декора. Вот Артур наверняка посмотрел бы на нее так, словно она выбранилась. А Саша, кажется, и не заметил перехода на латынь…