Когда она вышла, Фобосов уже уехал по своим делам. Саша переоделся в Мишины вещи и тоже готовился в путь. Рената улыбнулась: джинсы и кожаная куртка очень шли телохранителю. Ее телохранителю.

— Хорошо выглядишь, — прошептала она, подходя и обнимая Сашу за талию. — Может, не стоит тебе ехать одному?

— Я оставлю тебе пистолет, — молодой человек коротко поцеловал ее и погладил по щеке. — Не переживай.

Рената уткнулась лицом в его плечо — с незнакомым запахом чужой одежды. Риском было с их стороны ходить по Москве с оружием, где их мог задержать и подвергнуть тщательному обыску любой патруль. Но что поделать: опасность остаться беззащитными пред лицом врага перетягивала чашу весов.

— Я не о том. Возьми меня с собой в «Шереметьево»...

Саша отрицательно покачал головой:

— Побудь здесь! Я постараюсь вернуться засветло… Угу?

Он лишь на секунду приостановился возле зеркала в прихожей, чтобы зачесать пальцами со лба уже слишком длинные волосы.

Спустя два с четвертью часа телохранитель добрался до «Шереметьево». Дорожные «пробки» выматывали даже привыкших к ним москвичей. Саша пытался подремать в такси, которое подолгу застревало на каждом перекрестке, и не мог. Наконец в здании аэропорта, в камере хранения он отыскал ячейку под номером «2408» и набрал шесть знаков кода, который знал на память. Дверца открылась. Отсек был пуст. Саша сжал упрямые губы, отвернулся и машинально сунул руки в карманы куртки. Он был в замешательстве, не мог поверить своим глазам. Все их с Ренатой надежды сгорели. Где теперь искать пресловутый «дипломат», ставший «яблоком раздора» для множества людей?

Постояв несколько секунд в раздумьях, Саша захлопнул камеру и удалился.

Евгений Борисович Котов прилетел в Чебоксары отнюдь не из-за желания полюбоваться великой русской рекой. Сведения, поступившие к нему от исполнителей, были крайне странны и противоречивы. Невыполнение простого задания чебоксарцы аргументировали каким-то бредом мистического толка, и новосибирский воротила не мог так просто отвернуться, не разобравшись, в чем дело.

Худощавый, нескладный, но с иголочки одетый мужчина сошел с трапа и пересел во встречавший его автомобиль. Котов был недоволен. Однако его лицо — благообразное лицо типичного политика (хотя, в отличие от многих своих конкурентов, к политике он не имел почти никакого отношения) — хранило бесстрастность. Если Скорпион, Константин Серапионов, давний враг Евгения Борисовича, был человеком опасно-ироничным, Рушинский — азартным игроком, а Стас Саблинов — желчным скандалистом, в прошлом профессором ядерной физики, который мнил себя непризнанным гением, то Котов отличался от них некой «серостью». Иными словами, он не позволял узнать свой истинный характер никому, в том числе — ни супруге, ни детям. Лидеры «Salamander in fire» уже не раз безуспешно пытались собрать на него компромат. Котов даже не посмеивался. Бесцветное лицо Евгения Борисовича, обтянутое пергаментной кожей настолько, что можно было угадать, как после смерти будет выглядеть его череп (а у собеседников частенько появлялось желание пофантазировать в этом ключе), не знало страстей. Его боялись за молчание, а молчать Котов умел. Молчало и его прошлое, скрытое за семью печатями. В стане врагов он получил два прозвища, с одинаковой регулярностью употребляемые ими — Кот и Кощей. В целом, это характеризовало его лучше, чем любые попытки подкопаться к его биографии: игла в яйце, яйцо в утке, утка в зайце — и далее по условию сказки…

Евгения Борисовича и его личную охрану доставили на дачу Каверина, гендиректора чувашского филиала Котовской фирмы, головной офис которой находился не в Новосибирске, а в Москве.

Гендиректор выглядел подавленным. И было это не только в связи с приездом босса. Котов сразу отметил, что Каверин озабочен другими вещами.

Неспешно прогуливаясь по аллее, ведущей от особняка гендиректора к реке, новосибирец внимал рассказу подчиненного. И, несмотря на сбивчивость, фантасмагоричность, рассказ этот заслуживал внимания уже тем, что Каверин сам верил в то, о чем говорил. Хотя, судя по всему, на место событий не выезжал…

Сокольникову и ее телохранителя попытались взять на Горького («Ну, это у нас в Северо-Западном районе!» — пояснил он). Памятуя предупреждение шефа и не желая повторить печальный опыт саламандровских бойцов, чебоксарцы задействовали немалые силы. Хотя для ребят эта предосторожность казалась смешной: девятнадцать до зубов вооруженных парней против одного. Смешнее, чем в китайских и американских боевиках.

Охранник оставил девчонку в машине, а сам попер на рожон. Завязалась перестрелка, телохранителя, прикончили, причем довольно быстро. Уверенные, что задание выполнено, двое направились к джипу. Кроме того, уже стало ясно, что на Горького спешат саламандровцы. Увезти девчонку, в общем, нужно было как можно скорее.

И тут началось такое, чему ни Каверин, ни выжившие очевидцы до сих пор не могли дать вразумительного определения. Шестнадцать бойцов остались на пустыре. Из троих выживших один проходит реабилитацию в психоневрологическом диспансере, двух других еще пытаются образумить с помощью частных психоаналитиков. Поначалу, кое-как преодолев страх, они изъяснялись внятно. Однако чем дальше, тем больше эти двое, что называется, «съезжали с катушек» и тоже метили в пациенты психушки. Гендиректор сам встречался с помешанными: зрелище плачевное. Собственно, Евгений Борисович и сам может убедиться в этом.

Котов отказался убеждаться. Слову Каверина он доверял.

— Мне нужно поговорить с кем-нибудь из тех двоих, еще соображающих, — сухо сказал он.

— Будет сделано, — ответил Каверин.

Оба пострадавших отсиживались в церкви. «Братва» приезжала за ними, чтобы отвезти к врачам или домой. Гриша Земельных оказался более адекватным и согласился переговорить с боссом.

Котов перекрестился и вошел в церковный двор, оставив за воротами своих телохранителей. Сунул подползшим к нему нищим по пятисотке. Гендиректор тем временем ушел за Гришей. Евгений Борисович в церковь заходить не стал: не для святых мест предназначен разговор, что намечался у них с Земельных.

Каверин привел бывшего бойца. Волосы Гриши были почти совсем седыми, хотя парню больше двадцати пяти лет не дашь. Глаза на осунувшемся лице ввалились, веки почернели. Сутулясь, он что-то бормотал себе под нос, и Котов расслышал, что он кается: «Я грешен, батюшка. Грешен я»… Вид, иными словами, плачевный…

— Это он… — Каверин нахмурился. — Еле вывел… За ворота — ни-ни… Психует.

— И приидет на место его презренный, и полчища будут потоплены им и сокрушены… — пробубнил Гриша, глядя мимо Евгений Борисовича. — Это Зверь. Это Зверь, и число его — три шестерки. Покайтесь!

— Вовремя ты о душе подумал… — проворчал гендиректор. — Скажи Евгению Борисычу, как все было на том пустыре.

— Илья Ильич, дозвольте нам поговорить с Григорием, — распорядился Котов и перевел взгляд на Земельных.

Каверин стушевался.

— Григорий, что так напугало вас?

Земельных затрясся и тихо заплакал. Евгений Борисович услышал только, что тот поскуливает: «Он явится за мной… Он заберет мою душу… Я буду гореть в огне. Я убил семерых. Первого застрелил. Мне было очень плохо потом. А второй убил бы меня, если бы я не убил его… А остальные… Ы-ы-ы-и-и-и»…

— Я хочу узнать, что вас так напугало. Расскажите, я помогу вам. В Москве есть хорошая клиника, я определю вас туда. Вы будете в полной безопасности.

— Не тело мое больно, а душа! — выкрикнул парень, отталкивая от себя фальшиво-участливую руку. — Он придет за мной. Они служат м-мессу по живым и забирают души грешников. А я уб-бил семерых… Семерых…

Котов досадливо поморщился и огляделся по сторонам. Никто не обращал на них внимания, и все же разговаривать с придурком на людях — удовольствие невеликое.

— Пойдемте, Григорий. Поговорим в машине.