Тем временем рыдающее соло огорченного Фобосова дополнилось аккомпанементом: закурлыкали дамы.

— Все они сволочи! — тянула припев Мезудина, обнимая Ренату.

— И бабники! — вторила та, косясь на Сашу.

— Променял. Жену. На работу! Четыре. Статьи… На день. Рожденья. Не смог… Не успел. Убила. Без ножа… Забыл. Про. Годовщину… Всё. Припомнила…

Саша вывалил жаркое в тарелку и ушел в комнату.

Рая и Рената притихли. Один Фобосов продолжал тянуть уже никому не интересную песню.

— Я щаз-з-з! — Мезудина, пошатываясь в коридоре и делая вид, что направляется в уборную, на полдороги свернула вслед за телохранителем.

Рената впилась во что-то ногтями, и почему-то вскрикнул Фобосов. Это «что-то» оказалось его коленкой.

— Извини… Миша, — девушка плеснула ему коньяка. — А что, Раюся неравнодушна к Саше?

Журналист шмыгнул носом, протер большим платком запотевшие очки:

— Да кто. Ее. Поймет… Кажется. В институте. Было. Такое дело. Малый Кисловский[11] — весь. Наш. Был. Гуляли. Пиво квасили. Эх, жизня. Была… «Не воздвигай надгробья! Только роза да…»[12] Да-а-а… Эх… У-хум…

Он готов был предаться воспоминаниям, но Рената перебила его:

— Подожди, Миша! У них серьезно?

В глазах Фобосова появились проблески здравого рассудка:

— Да ты чего? Ренатка?! Ты. На себя. Глянь! Я бы. За женщину такую. Башку б сложил. Не задумываясь!

Ренату не слишком успокоили Фобосовские заверения. Сколько раз ее так же утешали друзья и подруги после очередного загула Николая… Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Девушка не знала, можно ли ставить знак равенства между ревностью и любовью, ведь многие опровергали такую тождественность. Но в отношении себя она была уверена: если ревность и бывает без любви, то любви точно не может быть без ревности. И Ренате хотелось просто пойти и пристрелить наглую Райку Мезудину из Сашиного пистолета.

Ее терзания были прерваны появлением Саши и расстроенной Мезудиной.

— Рената, нам пора, — сказал он.

— Оставайтесь, — посоветовал Миша и, клюнув носом в сложенные на столе руки, договорил: — Ночуйте — здесь!

— Пойдем, пойдем! — поторопил Саша, встряхивая Ренату за плечи.

Она сбросила его руку:

— А я — останусь! Можешь идти со своей Раюсей! Хоть на все четыре стороны!

— Какая прелесть! Она ревнует! — восхитилась Мезудина. — Да мы ведь с Алексом пошутили! Мы в студенческие годы еще не так баловались! Повелась?

Рената не ответила. Слова Раисы прозвучали чересчур фальшиво.

— В каждой. Шутке. Есть. Только доля. Шутки.! — не разгибаясь, прогудел Фобосов.

— Ладно, всем спокойной ночи, — сказал телохранитель, сгреб Ренату на руки и пошел к выходу.

— От…тпусти… меня! От…тпусти! — Рената колотила его по груди и лопаткам и выгибалась, как рассерженная кошка. — Поставь меня… на пол! Немедленно, блин!

— Брось бяку, Алекс. А то уронишь, — посоветовала Мезудина. — Дай нам попрощаться! Рената! Все пройдет, как с этих… с белых яблонь дым! Будь!

— Дай мне попр… попр…щаться с Мишей! Пусти! Ты! Мухтар несчастный! Ты должен меня слуш…шаться!

Прекратив тщетные попытки освободиться, Рената бессильно заплакала.

— Лебединое озеро из крокодильих слез! Реально! — сообщила Мезудина и закрыла за ними дверь.

Рената положила подбородок на Сашино плечо, а потом промычала сонным голосом:

— Мы забыли пистолет.

Саша нажал кнопку первого этажа и подбросил на руках свою ношу, перехватывая поудобнее:

— Мне интересно, кто из вас — ты или Мишка — засунул его в холодильник…

— Кого?

— Пистолет.

— Это не я. Как ты мог — с этой страшной Мезудиной? Как ты мог?! Я не удивляюсь, что ее бросил Бандит!

— Бандит — это Юрка Суворин?

— Не знаю. Но она вешалась на тебя! Откровенно вешалась! И ты ей позволял! Ты как Колька, ничем не лучше него! Почему мне так «везет», а? Ну почему? Почему вы все такие кобели и сволочи?

— Рената, камера в «Шереметьево» оказалась пустой.

— Как — пустой?!

— Так.

— Ты хорошо смотрел?

— С микроскопом.

— И что?

Саша тяжело вздохнул и ничего не ответил. Гостиница была рядом, но по дороге Рената успела заснуть у него на руках. Он принес ее в номер, аккуратно раздел, уложил в постель, а сам прилег рядом, поглаживая девушку по голове. Мысли его были заняты проклятым «дипломатом» и поиском выхода из тупика.

Гарику показалось, что за ним кто-то наблюдает. «Волга», на которой его везли, еще не доехала до места назначения, а неприятное чувство уже появилось. Незаметно для водителя Гарик поежился. Тут и так каждодневная нервотрепка, усугубляемая манией преследования, теперь еще и это четкое ощущение, будто на тебя кто-то смотрит.

В комнате подозреваемого на одержимость воняло так, что хоть святых выноси. Воняло канализацией, дымом свалки, протухшей рыбой. После первой попытки войти туда «экзорцист» сразу вылетел вон и едва перемог рвотный спазм.

— Вы там че, не убираетесь? — спросил он хозяев.

Те стояли, удивленно глядя на Гарика. Дабы не потерять лицо, он снова шагнул в комнату.

Распятый на кровати с железными спинками, истощенный мальчишка-подросток был похож на тысячи тысяч других парней того же возраста — лет четырнадцати-пятнадцати. И кто только додумался примотать полотенцами к стальным прутьям кровати руки и ноги этой без пяти минут мумии? Что может сделать спящий доходяга? На него даже дуть не надо — сам скоро рассыплется…

В комнате витал бесплотный страх. В квартирах прежних «пациентов» Гарик не замечал подобного ни разу.

— Товарищ экзорцист! — послышался приглушенный голос хозяина из-за двери: точно так же посторонние разговаривают с дрессировщиком, вошедшим в клетку к дремлющему льву. — Вам что-нибудь нужно?

— Нет! — прошептал Гарик, надеясь, что все это быстренько закончится и ему удастся убраться отсюда восвояси.

— Так начинайте. Зовите нас, если будет нужно, мы внизу!

И удаляющийся топот по деревянной лестнице. Смылись. Так ему, «экзорцисту» хренову, и нужно! Вот говорила мама…

О чем говорила мама, Гарик вспомнить не успел. Мальчишка приоткрыл один глаз, покрутил зрачком. Остановил взгляд на фигуре гостя. Открыл второй глаз и повернул голову. А потом вдруг осклабился:

— А-а-а! Чертогон липовый!

Этот голос не мог принадлежать пятнадцатилетнему парнишке. Он вообще не мог принадлежать человеку: раздвоенный, словно говорили мужчина и женщина, он был хрипл и вкрадчив. В тот момент, когда парень заговорил, сверкнула невесть откуда взявшаяся молния, и лампочка в комнате взорвалась со стеклянным хлопком. Гарик дернулся и присел от неожиданности.

— Ты не вертись, не вертись, горе мое, — порекомендовал подросток. — Дай-ка я посмотрю тебя! Это недолго, соскучиться не успеешь!

— Ой, ё-ё-ё! — успел вымолвить Гарик, и тут ему показалось, что он проваливается в какую-то бездну.

В этом совершенно непонятном состоянии он услыхал извне странное причитание:

— Аэкаие эссиита-еиллее гауиеидо даеэллииро диэфикулаанадатаа! Оэ! Ха-ха-ха! Эиссо-эсататоу виауэйя диавааритендидоэ! Биэллао! Биэллао!

Темнота спала с глаз. Гарик потряс головой. Он сидел на полу. Лежащий на кровати, корчась от смеха, прищелкивал синюшными пальцами примотанных рук.

— Ты что, задом наперед говоришь? — обалдело спросил «экзорцист».

— Таапараецео леарее баока! — пренебрежительно и довольно резко откликнулся парень, хотя назвать резким неизвестный язык, на котором он изъяснялся, было бы неправильно. — В смысле, заткнись. Ты мне нужен, придурок. Приведи мне Ала… Александра, которого ты знаешь. Ты виделся с ним недавно. Он нужен мне.