«Иоганн Вольфгангович — где-то мне встречалось это имя? — пронеслось в голове Перси. — Что-то очень знакомое…»

Не успел Иоганн Вольфгангович сесть на место, как вскочил еще один господин — в зеленом балахоне и с длинными волосами, завязанными сзади хвостиком.

— Это синьор Данте, — пояснил король, — малость грубоват, но какой одаренный!

Тем временем синьор Данте с лихвой оправдал данную ему характеристику — во всяком случае, в своей первой части:

— A я и не собираюсь его кушать, потому что не увлекаюсь дерьмоедством!..

Перси увидел, как побледнел Касьян, но тут вновь поспешно вмешался король Александр:

— Господа, уже поздно, пора ко сну. Но все же напоследок попросим нашего гостя прочесть что-нибудь еще.

Касьян Беляника развернул еще одну бумажку и с мрачной решимостью зачитал:

Когда участники поэтического вечера начали расходиться из Залы, Александр жестом подозвал к себе Касьяна. Тот подошел и смущенно уставился на короля.

— Пожалуйста, не очень бери в голову, что они тут наговорили, — вздохнул Александр. — Милейшие люди, да сам знаешь — творческие личности… Да, и вот еще что — я так чувствую, что погодка разгулялась не на шутку. Так что останься здесь до утра — мои слуги укажут тебе горницу.

Касьян неловко поклонился и отошел в сторонку. A Перси, пробравшись ближе к выходу из Залы, прислушался к разговорам:

— … A хорошо вы его подкусили, синьор Данте… Да ну что вы, сударыня, это еще пустяки… Да уж, эти поэты такие вкусные… Нет, все-таки зря мы его так уж заели — стихи-то неплохие…

Так, с шутками и смешками, от которых явственно отдавало завистью и злословием, гости покидали Поэтическую Залу. И никто из них и подумать не мог, что утром в комнате, отведенной Касьяну Белянике, слуги обнаружат его тщательно обглоданные кости.

Василий Дубов проснулся на подстилке из еловых веток. Под боком, по-кошачьи фыркая, заворочался Кузька. И вскоре из-под попоны, служившей им одеялом, появилась его насупленная физиономия.

— Опять дождик моросит, — с досадой проворчал Кузька.

— Почему опять? — хмыкнул Василий. — Вчера же не было.

— Зато ночью лило, как из ведра. И молоньи, такие здоровенные, ба-бах! ба-бах! — И, укоризненно глядя на Василия, добавил: — А ты спал без задних ног.

— А что, — обеспокоился тот, — что-нибудь случилось?

— Да не. Все в порядке, — вылез из-под попоны Кузька. — Я приглядел.

Василий усмехнулся про себя, как это он приглядывал, накрывшись с головой? Но говорить ничего не стал.

Он лежал, закинув руки за голову, и с удовольствием созерцал чуть тронутый осенним багрянцем лес. Их лошадку, сонно пощипывающую травку возле дороги. Капельки воды, мерно падающие с холста, натянутого в качестве навеса. Седло, подложенное под голову, пахло кожей и потом. А лапник под ним — смолой и свежестью. И все это разбавлял неуловимый горьковатый аромат — запах осени.

А Кузька, уже откинув с кострища здоровенный пень, предусмотрительно положенный туда на ночь, раздувал оставшиеся угольки. На маленьких кривых ножках он деловито перебегал с одного места на другое. Приседал. Раздувал красные щеки. Задумчиво почесывал большие мохнатые уши — видимо, прикидывая, с какой стороны еще зайти. Ловко подсовывал сухие веточки. И морщил свой нос картофелиной, когда в него попадал едкий дым. Ну настоящий домовой. Именно такой, какими их описывают в сказках. Маленький, серьезный и очень забавный.

— Чего это ты, Василий, лыбишся, аки кот на печке? — недовольно пробормотал Кузька, продолжая бегать вокруг костра. — Али погода тебе такая по нраву?

Василий, все так же блаженно улыбаясь, пожал плечами. Какая разница, от чего хорошее настроение. Хотя нет — известно от чего: от того что ввязался в очередную историю.

— Эх-ма, — продолжал ворчать Кузька, даже и не глядя на Василия. — А как славно было за печкой, у деда с бабкой. Сухо, тепло. А тут и морось, и дух горький с болот. Так и лихоманку заполучить недолго. Эх-ма.

А костер уже разгорался, весело потрескивая сырыми ветками. И Кузька уже водружал на него закопченный чайник:

— А какой чаек бабка-то заваривала. На травах. И запах по всей избе. Эх-ма. Да на колодезной водице. Чистой как слеза и сладкой как леденец. Не то что тута — жижа болотная. С пиявками да головастиками. Рази ж это чай?.. А все гадюка Григорий! — внезапно взвился Кузька. — Привел своих упырей поганых и всю приличную нечисть согнал. И домовых, и кикимор, и леших. И пришлось уходить нам из Белой Пущи, из дома родного. Ну какая от нас зловредность? — обернулся он к Василию. И сам же отвечал: — Никакой. Ну там кикиморы над пьяненьким мужичком пошуткуют. Ну там леший девок попугает. Так ведь веселья ж для. А от нас, от домовых, вообще токмо польза одна. И пол подмести, и печку растопить. Эх-ма. А упыри-то Григория, те шутки не шутят, они, гады, с людей кровь пьют. Ну а ты чего валяешься? — неожиданно напустился он на Василия. — Вылазь да умывайся. Пора чай пить.

И, засыпая в чайник заварку, пробормотал:

— И погода-то дрянь, а он знай себе улыбается. Эх-ма.

Было позднее утро. Дождь продолжал колотить по окнам и карнизам, отчего трапезная в замке короля Александра казалась мрачно-удручающей, хотя вообще-то слыла одним из наиболее ярких помещений — стены были пестро расписаны картинками, изображающими разные блюда и застольные сценки, а значительную часть комнаты занимал длинный стол, постланный разноцветными залатанными скатертями. За столом сидели все те же творческие личности, что накануне обсуждали стихи Касьяна Беляники — не хватало лишь самого Касьяна.

Король Александр поднялся со своего места во главе стола, и разговоры стихли.

— Господа, — негромко начал король, — как вам, вероятно, уже известно, ночью в замке произошло нечто совершенно, — Александр замялся, подбирая слова, — нечто совершенно невиданное и безобразное.

Судя по тому, как внимательно и даже недоуменно прислушивались сотрапезники к словам короля, им о ночном происшествии известно еще ничего не было.

— Даже и не знаю, как об этом сказать, — с трудом продолжал Александр. — В общем, наш вчерашний поэт, Касьян Беляника… — Его Величество вздохнул и надолго замолчал.

— Что? — не выдержал один из гостей.

— Что — съеден, вот что! — неожиданно сорвался на крик Александр.

— Вы шутите, Ваше Величество?.. — пролепетал Диоген.

— Какие шутки! — пристукнул кубком по столу Александр. — Можете сами сходить и посмотреть, что от него осталось! Это ваши, именно ваши глупые шутки, друзья мои, в конце концов сбылись.

Король опустился за стол, а в трапезной поднялись крики и шум.

— Это мы виноваты! — вопил, театрально бия себя в грудь, синьор Данте. — Накаркали! Да разве я стал бы так о нем говорить, если бы знал, чем это кончится…

— По крайней мере, он ушел бы в иной мир с чувством, что его стихи оценены по достоинству, — возвела очи к лепному потолку монументального вида дама в пышном фиолетовом платье, которую все звали госпожа Сафо.