Последний казус произошел с похоронами П. Толстого. Получив разрешение, монахи погребли П. Толстого внутри монастырской ограды, на западной стороне Преображенского собора. Это было самое почетное место захоронения в монастыре. Через некоторое время старцы усомнились в правильности своего поступка.

9 мая 1729 года монастырские власти запросили губернскую канцелярию, оставлять ли Петра Толстого в той могиле, в которую он положен, или перенести за ограду на общее монастырское кладбище, где была могила Ивана Толстого. 22 мая 1729 года последовал ответ: «оному телу быть в том месте, где погребено, а за монастырь тела не вывозить»[26].

Могила Петра Толстого находится и поныне на главном дворе кремля у стены Преображенского собора.

Вторым видным сподвижником Петра, испытавшим на себе превратности судьбы и познавшим арестантское житье на Солонках, был сенатор князь Василий Лукич Долгорукий.

Долгорукого свергли с высоты славы и величия не сразу после смерти преобразователя. Он находился в фаворе при ближайших преемниках Петра. Как член Верховного тайного совета, воспитатель и наставник Петра II Долгорукий играл одну из первых ролей в калейдоскопе частых и эфемерных придворных перемен второй четверти XVIII века. Он был душой всех олигархических и тщеславных замыслов рода Долгоруких.

«Жестокое государственное преступление» могущественного сановника империи, за которое он поплатился заточением в соловецкую тюрьму, состояло в том, что Долгорукий от имени кучки родовитой аристократии заставил злую и малообразованную Анну Ивановну подписать кондиции, ограничивающие власть императрицы Верховным тайным советом. Когда через месяц после этого, 25 февраля 1730 года, планы «осьмиричных затейщиков» провалились и силой дворянства было восстановлено неограниченное единодержавие, царица и ее немецкое окружение стали изводить крепостями и казнями русских вельмож, блиставших до этого при дворе, В угоду Бирону истребили целое гнездо князей Долгоруких.

14 апреля 1730 года был обнародован царский манифест, извещавший о преступлениях Долгоруких. Они обвинялись в том, что якобы присвоили себе часть царского скарба, не хранили «дражайшего здравия» Петра II и совершили много иных антигосударственных поступков. В. Л. Долгорукий оказался виновным, кроме всего прочего, в личном оскорблении императрицы, которую будто бы дерзнул «безбожно оболгать» в разных вымышленных им делах и через это вселил в умы и сердца многих подданных подозрение и недоверие к ней. За все это В. Л. Долгорукий был лишен чинов и кавалерии и сослан в свою дальнюю деревню под крепкий караул[27].

Неизвестно, сколько времени содержался под арестом в своем отдаленном селе В. Л. Долгорукий и был ли он там вообще. Похоже на то, что не был.

Манифест 14 апреля означал лишь начало расправы с В.Л. Долгоруким. Ровно через три месяца, 14 июля 1730 года, без всенародного оповещения, по канцелярским каналам, пошел в Архангельск указ царицы из сената на имя здешнего губернатора генерал-лейтенанта Мещерского о ссылке В.Л. Долгорукого в Соловецкий монастырь и инструкция, по которой следовало содержать нового колодника.

Губернатора уведомляли, что из Петербурга Долгорукий отправлен на север под охраной двенадцати солдат, капрала, сержанта и поручика. По прибытии арестанта в Архангельск Мещерский должен был немедленно отправить его в Соловки, выделив для этой цели из местного гарнизона «доброго капитана», двух унтер-офицеров и двенадцать рядовых. На острове Долгорукого повелевалось содержать «в келье под крепким караулом, из которой, кроме церкви, за монастырь никуда не выпускать и к нему никого не допускать».

Заключенному разрешалось писать домой «о присылке к себе для пропитания запасов и о прочих домашних нуждах, а не о посторонних делах». В этом случае можно было давать ему бумагу и чернила, но только сочинять письма он должен был при капитане.

Письма, прошедшие предварительную цензуру, следовало вручать в раскрытом виде начальнику караула, который обязан был повторно внимательно изучать их содержание, после чего можно было запечатывать их и отправлять по почте Мещерскому. Тот, в свою очередь, должен был вскрывать письма, прочитывать и, «буде писано только о тех домашних нуждах, а противного ничего не явится», отправлять по назначению. Письма Долгорукому из дома обязан был распечатывать и первым читать капитан и, если в них были только хозяйственные вопросы, мог передавать арестанту.

От начальника караула инструкция требовала, чтобы он с писем Долгорукому от посторонних лиц, даже самых безобидных, а также с самых невинных ответов узника своим корреспондентам снимал копии и направлял Мещерскому, а губернатор должен был пересылать их в сенат «повсямесяцы». Если же, паче чаяния, в письмах Долгорукого к знакомым обнаружатся места, в которых будет «сумнение какое или противность», капитан обязан был незамедлительно присылать подлинники в сенат, оставляя у себя копии. Появившихся на острове авторов подозрительных писем или почтальонов следовало брать под арест и держать взаперти до получения указа из столицы.

Несмотря на всю жестокость указа 14 июля 1730 года, он создавал все же Долгорукому условия, которых не имели другие соловецкие арестанты, в том числе равные в прошлом князю по положению. В.Л. Долгорукий был единственным известным нам в XVIII веке арестантом, высланным в Соловецкий монастырь с правом переписки. Ему оставили титул и собственность — недвижимую и «крещеную». Находясь в каземате, он мог по своему усмотрению распоряжаться своим имуществом. У всех других ссыльных, поступавших по распоряжению разных ведомств и лиц в арестантское отделение монастыря, отнимали буквально все. Наконец Долгорукому, как впрочем и другим представителям господствующего класса, присланным в монастырь под караул, дозволялось взять с собой прислугу[28]. Крепостные люди должны были страдать вместе со своим барином за его действительные или мнимые преступления.

4 августа 1730 года В.Л. Долгорукого привезли в Соловецкий монастырь и посадили в ту самую тюрьму, в которой до этого сидели графы Толстые.

Доставившая Долгорукого в монастырь команда в составе четырнадцати нижних чинов и одного офицера (капитан Михаил Салтыков) оставалась на острове для несения караула при князе.

Неизвестно, как вел себя бывший вельможа в новой обстановке, но капитан Салтыков вскоре после прибытия на остров нарушил правила монастырского общежития. 8 августа к нему явилась жена с прислугой женского пола и обосновалась на длительное пребывание. Это вызвало протесты архимандрита, но офицер не обращал на них внимания. Тогда келарь монастыря 17 сентября 1730 года направил жалобу самой царице и просил ее повелеть капитану удалить женщин с острова, так как они своим присутствием чинят монастырю «немалое зазрение», а монахам и трудникам от них «всегдашний соблазн».

«Женским вопросом» занялся сенат. 5 октября 1730 года последовал указ высшего правительствующего учреждения, обязывающий капитана Салтыкова не держать в монастыре жену и горничную, а «выслать их вон… понеже во оном монастыре от начала женскому полу жительства не было».

В архиве Соловецкого монастыря и в делах Архангелогородской губернской канцелярии не сохранилось переписки Долгорукого с родными и знакомыми. Думается, что ее и не было. Узник не воспользовался предоставленным ему правом переписки. Все родственники Долгорукого были репрессированы, разбросаны по разным углам огромного государства, и князь по причинам, от него не зависящим, не мог установить с ними письменных связей. Писать знакомым также не было смысла. Этим можно было подвести друзей, навлечь на себя ненужные подозрения и тем усугубить свое и без того нелегкое положение. К тому же тематика дозволенной переписки была, как известно, крайне узкой и ограниченной Долгорукий мог сообщать родным только лишь о своих нуждах в деньгах, одежде, пище, но в этом он как раз не нуждался. Казна ассигновала Долгорукому по одному рублю в сутки кормовых денег и людям его по одному рублю на день с выдачей тех и других на руки князю пополугодно. По тем временам это было более чем приличное жалование. Никто из арестантов не мог мечтать о таких кормовых. На деньги, получаемые вельможным узником, можно было жить, не отказывая себе в вещах первой необходимости, а предметы роскоши не могли интересовать заключенного. На полупустынном острове не расходовали больших сумм даже те, у кого они были. Кроме того, правительственным указом от 2 апреля 1735 года Долгорукому и его слугам, которые считались принадлежностью хозяина, повышался размер и без того немалого денежного довольствия. С 1 июля 1735 года Долгорукий получал кормовые деньги по третям года, в каждую треть по 243 рубля ЗЗ1/3 копейки. Столько же выдавалось его людям. Устанавливался новый порядок выплаты кормовых. Отныне деньги получал караульный обер-офицер на месте, из монастырской казны, и передавал их под расписку узнику, а государство возвращало впоследствии монастырю израсходованную им сумму[29].