— Да, сеньор, постарайтесь...

— Раз правительство наложило руку на унитария, он не должен иметь повода говорить, что эта рука не в силах удержать то, что схватила. В этих случаях число людей ровно ничего не значит; один человек, издевающийся над моим правительством, делает ему столько же зла, сколько могли бы нанести вреда двести... даже тысяча.

— Ваше превосходительство совершенно правы.

— Знаю, что я прав, в особенности после полученного мной сообщения, что один из унитариев успел скрыться, уложив на месте несколько человек из команды Куитино и, что всего хуже, получив от кого-то помощь и поддержку. Подобный случай не должен повториться; я не желаю и не допускаю этого, слышите, сеньор Викторика?.. Знаете ли вы, почему наша страна постоянно была подвержена анархии? Потому, что как только первому попавшему глупому молокососу приходила фантазия отличиться, он вытаскивал шпагу и шел против правительства. Горе вам, горе всем федералам, если я допущу, чтобы унитарии осмеливались противиться вам, когда вы исполняете мои распоряжения!

— Такой казус случился только раз, — заметил дон Бернардо, отлично понявший верность рассуждений Розаса и всю важность случившейся в тот вечер неудачи, являвшейся афронтом для правительства.

— Такой казус случился только раз! — насмешливо повторил диктатор. — В том-то и дело, что это еще небывалый случай, поэтому и нужно обращать на него особенное внимание! Прошу вас и всех моих друзей твердо помнить, что право нововведений я безусловно сохраняю только за собой... Если пропустить безнаказанно этот небывалый казус без внимания, он будет повторяться и скоро сделается обычным явлением.

— Кордова, наверное, знает имя убежавшего...

— Может быть, знает, а может быть и нет.

— Я сейчас же прикажу разыскать его и привести к себе.

— Не трудитесь: я уже послал к нему другого.

— Слушаю, ваше превосходительство.

— Да, и этому другому поручено расспросить Кордову. Утром я сообщу вам, знает он или нет имя беглеца, которого я нахожу нужным разыскать во что бы то ни стало. Надеюсь, и вы примете соответствующие меры.

— Немедленно же приму, ваше превосходительство.

— А что вы сделаете, если Кордова не знает его имени?

— Прикажу комиссарам и главным агентам тайной полиции направить всех своих подчиненных на поиски человека, который...

— Искать булавку в стоге сена! — полусаркастически, полупрезрительно произнес Розас.

Бедный Викторика, воображавший, что ни весть как умно придумал, сидел точно ошпаренный.

— Понимаете ли вы, что значит разыскивать в Буэнос-Айресе унитария с помощью агентов полиции, т. е. обыкновенным способом, каким разыскивают мелких воришек и жуликов?.. Знаете ли вы, сколько вообще унитариев в Буэнос-Айресе?

— Должно быть...

— Столько, что их хватило бы, чтобы повесить вас и всех федералов, если бы я не бодрствовал над вами и не исполнял, между прочим, и обязанностей начальника полиции!

— Превосходительнейший сеньор, я делаю все, что только в силах, для вашего спокойствия...

— Может быть, вы и делаете все, что в ваших силах, но не все, что нужно. Вы, вот, хотите искать унитария по всему городу, т. е., действительно, как булавку в копне сена, а между тем вам можно прямо пойти и схватить его без всяких розысков, потому что если вы еще не знаете его имени, то имеете полную возможность сейчас же узнать его.

— Я имею?!— воскликнул Викторика, все более и более смущаясь и делая над собой нечеловеческие усилия сохранить хладнокровие.

— Да, именно вы, сеньор.

— Право, ваше превосходительство, я не могу понять...

— Потому-то я и жалуюсь, что должен работать и за вас!.. От кого узнал Кордова о плане бегства гнусного унитария Пальмеро?

— От служанки.

— У кого в доме находится эта служанка?

— По словам доноса, в доме Пальмеро.

— В доме гнусного унитария Пальмеро, сеньор Викторика!

— Так точно, ваше превосходительство. Прошу извинения.

— С кем готовился эмигрировать человек, о котором идет речь?

— С гнусным унитарием Пальмеро и прочими его сообщниками.

— Что же, по-вашему, этот Пальмеро бегал по улицам с целью вербовать гнусных сообщников для побега?

— Нет, ваше превосходительство, этого я не предполагаю.

— Так, стало быть, все его сообщники были его друзьями?

— Да, по всей вероятности, так, — ответил дон Бернардо, начиная, наконец, понимать, куда метит Розас.

— А раз они были с ним дружны, то, конечно, бывали у него? — продолжал диктатор.

— Без всякого сомнения, ваше превосходительство.

— А как вы думаете, знает прислуга лиц, посещающих ее господ?

— Обязательно должна знать.

— Ведь иначе и быть не может?

— Конечно, ваше...

— Из этих друзей убиты вместе с Пальмеро Салазар, Маркес и Сандоваль. Спросите у прислуги имена всех тех, которые чаще других посещали Пальмеро, и тогда вы сами сообразите, кого из них нет между убитыми. Я думаю, это очень не трудно и, может быть, сделано без особенной траты времени и без необходимости поднимать на ноги весь штат ваших служащих. Разве не так?

— Светлый, проницательный ум вашего превосходительства вне сравнения... Я в точности последую вашему мудрому указанию.

— Лучше было бы, если бы вы могли обходиться без моих указаний. Мне никто не помогает и не указывает; я все должен делать и до всего додумываться сам лично, поэтому мне и приходится слишком много работать.

Сеньор Викторика невольно опустил глаза перед устремленным на него огненным, повелительным и вместе с тем презрительным взглядом Розаса.

— Так вы теперь знаете, что вам нужно делать? — снова раздался сухой и резкий голос диктатора.

— Знаю, ваше превосходительство.

— Более ничего особенного не происходило в эту ночь?

— Донна Каталина Куэто, вдова-портниха, приходила жаловаться, что Гаэтано избил бичом ее сына, прогуливавшегося верхом на площади Эль-Ретиро.

— Сын ее занимается чем-нибудь?

— Он студент математики.

— Чем объясняет Гаэтано свой поступок относительно него?

— Говорит, что он спрашивал у студента, почему тот не надел на свою лошадь федерального недоуздка. Студент — он еще мальчик, лет семнадцати, — ответил, что лошадь его и без всяких федеральных значков добрая федералка. Тогда Гаэтано и начал хлестать мальчика, пока тот не свалился с лошади.

— В нынешнее время самые опасные унитарии — именно эти молокососы, — задумчиво проговорил Розас.

— Я уже имел честь докладывать вашему превосходительству, что студенты и женщины неисправимы. Нет никакой возможности заставить студентов носить федеральные значки. Как только они завидят меня на улице, то тотчас же демонстративно вынимают значок из бутоньерки и кладут его в карман. Точно так же ничего не поделаешь с женщинами: не хотят носить значок на чепчиках, да и только! Одни старухи слушаются, а с молодыми нет никакого сладу. Не лучше ли было бы вашему превосходительству ввиду этого непослушания, воспретить ношение чепчиков.

— Они должны слушаться, должны, понимаете? — произнес Розас с ударением. — Пока еще не время применять одну меру, которая вам еще и в голову не приходила. Гаэтано сделал хорошо. Пошлите сказать той портнихе, чтобы она более не жаловалась и благодарила Бога, что сын ее за свое вольнодумство отделался так дешево... Есть еще что-нибудь?

Более ничего, превосходительный сеньор. Ах, да! Я получил от троих благонадежных федералистов прошение, в котором они ходатайствуют о разрешении им устроить лотерею по случаю майских празднеств.

— Пусть устраивают, но под наблюдением полиции.

— Быть может, вашему превосходительству угодно будет приказать сделать какие-нибудь особенные приготовления к майским торжествам?

— Разрешите устройство на площади деревянных лошадок и мачту для лазанья.

— Более ничего?

— Перестаньте предлагать мне такие глупые вопросы!.. Разве вы не знаете, что двадцать пятое мая — празднество унитариев?.. Положим, вы испанец и...