— И не только у нас: в Гоноховой такое же. Позабирали бандюки телеги и в Вылкове, и в Овечкиной, и в Мостовом. Свезли их теперича в Овечкино, чтобы отправить на Камень... Без лошади телега-то не поедет. Вот и взялись отбирать коней... Завтра-послезавтра всех угонят. Снизойди к горю народному, отбей наше кровное... Век благодарить будем...

— Погодите, мужики, — хмуро перебил их Колядо. И, обернувшись к партизанам, сгрудившимся вокруг, спросил глухо: — Слышали все, шо сельчане говорили?

— Слышали,   Федор! — раздались  голоса.— Не  глухие.

— А коли слышали, то яка ваша думка?

Ответы посыпались сразу:

— Чего думать? Идти надо!

— Помочь народу!

— Отбить добро!

Колядо повернулся к крестьянам с доброй белозубой улыбкой:

— Ну вот и мой ответ вам.

Вскоре к Овечкиной ушло пятеро разведчиков с Костей Печерским.

Овечкино гудело, словно потревоженный улей. Всюду сновали верховые и пешие колчаковцы, сгоняли к сборке коней, сносили упряжь, свозили телеги. Крик, ругань, плач смешались с ржанием лошадей, скрипом колес, щелканьем бичей.

Разведчики разбрелись по площади, бродили между повозок, поругиваясь с солдатами. Нужно было точно узнать численность карательного отряда, когда он выйдет из Овечкиной и какой дорогой пойдет.

За полдень Костя послал в отряд донесение: белых в Овечкино человек пятьдесят. Есть пулемет. Когда выйдут они на Камень — неизвестно, но по всему видно — торопятся.

Костя оказался прав: каратели торопились. И торопились сильно. Уже вечером вдруг, безо всякого шума, будто даже без подготовки, они тронули огромный, длиной, пожалуй, в две версты, обоз из телег и погнали его по дороге на Паклино.

То, что белогвардейцы пошли по степной дороге, осложняло операцию: в степи труднее подобраться незамеченным. Куда лучше, если бы они пошли приборовой вылковской дорогой. Там разделаться с ними было бы проще.

Обо всем этом Костя сообщил Колядо, как только вернулся в отряд.

— Видал, Федор, как дело обернулось? Не по зубам, пожалуй, нам этот орешек. Не подпустят беляки, перестреляют из пулемета.

Но по всему было видно, что Костина тревога не тронула Колядо. Он слушал командира разведки и посмеивался. Потом вдруг спросил:

— А шо, Костик, мы с тобою зовсим дураки?

Костя опешил,  недоуменно  уставился  в  чуть озорные глаза Колядо, медленно произнес:

— Будто бы нет... Не совсем...

Колядо захохотал весело, задорно:

— То-то, Костик. Не зовсим дураки!.. Давай-ка клич отряд на совет. Побачим, про який ты мне орешек балакав. Раскусим его або нет?

...Степь просыпалась. Вот медленно-медленно, брызнув ослепительными косыми лучами, из-за горизонта выкатилось красноватое солнце. Увидев его, где-то в траве неуверенно свистнул суслик. Ему откликнулся другой, третий... Взмыл к небу жаворонок и зазвенел над необозримой, как зеленый океан, степью. Не торопясь выплыл, будто из-под самого солнца, степной бродяга-орел и пошел, пошел подниматься широкими кругами вверх.

Ползет по петлистой дороге колонна. После бессонной ночи тепло разморило солдат, дремлют, сидя на пустых телегах. Дремлет, покачиваясь в седле, офицер. Только временами поднимет отяжелевшую голову, осмотрит тихую безжизненную степь и снова уронит ее на грудь. Лошади, утомленные, не слыша понуканий, едва-едва плетутся, понурив морды.

Лишь далеко впереди колонны, слева и справа, рыскают разъезды, неутомимые, настороженные.

Вот один из них, что слева, остановился. Солдаты обеспокоенно привстали на стременах: прямо к ним по плохо наезженной дороге двигался, вздымая пыль, какой-то обоз. Он находился еще далеко, и было трудно угадать, чей он, кто ведет его.

На всякий случай солдаты сняли винтовки, передернули затворы. Старший в дозоре пока соображал, что предпринять — дать сигнал своим или не тревожить зря,— от обоза отделились двое верховых и поскакали к дозорным. Солдаты заволновались, кое-кто уже стал поворачивать коней.

— Может, партизаны?

— Тикаем, ребяты. Как бы не попасть в лапы.

Но старший прикрикнул:

— А ну, замолчать! Это наши, из сельской дружины. Повылазили глаза, что ли? Не видите повязок на рукавах?

К дозору в самом деле скакали два молодых мужика с белыми повязками. Первый — могучий, почти квадратный парень, с густым чубом и веселыми карими глазами, другой — помельче, но, видать, тоже не из слабых.

Чубатый на полном скаку осадил коня перед фельдфебелем, козырнул:

— Здравия желаем! А мы до вас... Подводы вот гоним.

— Откуда?

— Из Ситниковой...

— Ну, как там, спокойно?

— Никак нет. Пошаливают мужики. Насилу утянули подводы.

— Сколько?

— Штук тридцать. Да коней к ним... Примете?

— На кой черт они нам. Сами ведите.

У чубатого на лице отразился испуг.

— Боязно самим-то. Да и староста обнадежил: гоните, каже, подводы до паклинской дороги, там поручику Бурцеву сдадите.

Фельдфебель захохотал:

— Ну, лбы! А дрожат, как бабы! — Потом добавил снисходительно: — Ладно... Дожидайтесь нашей колонны. Ежели Бурцев согласится — возьмем.

В это время обоз, что вели дружинники, подошел к стыку дорог.

— Останавливай! — рявкнул чубатый.— Здесь ждать будем. Господин фельдфебель разрешил.

Проводники — дружинники и крестьяне — пососкакивали с телег, в которые заботливо было набросано по нескольку охапок сена, стали разминать ноги, вытаскивать из карманов кисеты.

— Жарынь какая...— вздохнул кто-то.

— На дождь,— нехотя откликнулся другой.— Добраться скорей бы до Камня, сдать телеги...

Подскакал офицер:

— В чем дело?

— Да вот реквизированные брички гонят. Тоже в Камень,— ответил фельдфебель.— Да боятся одни. К нам пристать просятся.

Офицер мрачно оглядел дружинников и весь их обоз:

— Пусть в хвост пристраиваются.— Потом повернулся к чубатому: —С нами пойдете. Домой никого не отпускай, не то душу выбью. Из нас няньки плохие...

Медленно подошла колонна и, не останавливаясь, продолжала пылить по дороге. Солдаты на секунду поднимали глаза на толпившихся у обочины, равнодушно оглядывали их и снова впадали в полусонное состояние.

— А ну, живей, дьяволы! — рявкнул офицер.— Надбавь ходу!

Солдаты встрепенулись, схватились за вожжи, кнуты, запонукали коней, зачмокали губами. Колонна оживилась, телеги быстрее затарахтели по дороге.

— А вы шо раскуриваете?— заорал чубатый на своих.— Давай разворачивай коней, подтягивай сюда. Дармоеды! Бездельники!

Дружинники и крестьяне, видно, крепко боялись чубатого. Его окрик обжег всех, будто кипятком. Они вдруг забегали, бестолково суетясь. Ударили по коням и поломали строй — одни помчались по обочине к голове колонны, другие — к хвосту.

— Вы что, с ума сошли? — взбесился офицер.— А ну на место!

Но чубатый добродушно хлопнул офицера по погону:

— Нехай порезвляться. Засиделись...

Офицер с силой откинул руку чубатого и, дрожа от гнева, закричал:

— Прочь руки, свинья вонючая! Или плетей захотел?

— Ну-ну,— так же добродушно заулыбался чубатый, хотя глаза его сверкнули недобрым огоньком.— Не горячись, поручик. Это вредно для здоровья.

Офицер задохнулся от негодования:

— Как разговариваешь, сволочь?! — и схватился за кобуру.

Вынуть наган не успел — чубатый в упор застрелил его. Не оглядываясь на сползшего поручика, рванул коня к фельдфебелю, который в это время отъехал к своим солдатам. За ним, не отставая, поскакал и другой его товарищ.

А вдоль белогвардейской колонны уже гремела на все лады пальба. Откуда у возниц появились винтовки, солдаты так и не поняли. Они только с ужасом видели, как свалился с коня офицер, как, нелепо взмахнув руками, упал фельдфебель и еще один солдат из разъезда, как с возов, из-под охапок сена, выскакивали с винтовками все новые и новые люди, сжимая в кольцо колонну.

Паника охватила солдат. Одни, прячась за возы, попытались отстреливаться, другие же, бросив винтовки, кинулись в степь. Но не многим удалось убежать в то утро. В полчаса все было кончено. И грохот выстрелов снова сменился тишиной и покоем. Только кони продолжали испуганно косить глазами.