Каждая хибара, каждая постройка, каждая траншея обложены бесчисленным множеством разбухших и потяжелевших от дождей мешков с песком.

По пояс голый солдат, сидящий на капоте джипа и не обращающий внимания на дождь, завидя новобранцев, улыбается во весь рот и кричит:

– С днем рождения, Христос воскрес, с Рождеством вас, мать вашу!

– Чего это он? – спрашивает Джоул идущего рядом парня.

– А то, что мы здесь и день рождения отметим, и Пасху отпразднуем, и Рождество встретим. Нам здесь, мужик, целый долбанный год торчать.

Сержант Джеффриз подводит их к какой-то лачуге и, приказав всем построиться в шеренгу, входит внутрь. Они начинают недовольно переговариваться.

– Слышь, как пушки бьют?

– У меня одна мечта: выбраться из этого дерьма целым и невредимым.

– Как ты думаешь, бабы здесь есть?

– Ну и вонища кругом, мать твою!

– Интересно, далеко отсюда эти сраные косоглазые?

– Интересно, этот долбанный дождь когда-нибудь кончится?

– Интересно…

В дверях появляется черномазый сержант.

– Заткните глотки, мать вашу! Вы прибыли в роту А, и советую вести себя, как подобает солдатам. И подтянитесь, черт вас возьми! Вы выглядите, как развалины Сайгона. – Он снова скрывается в лачуге.

Новобранцы переглядываются и замолкают. Они делают попытку подравняться.

Издалека до них доносится гул, который постепенно перерастает в страшный приближающийся рев. Над полями в направлении лагеря летит шестерка оливково-зеленых вертолетов. Их вздернутые носы лоснятся от дождевой воды. Навстречу им к посадочной площадке несутся машины, среди которых несколько санитарных.

Вертолеты приземляются. Вращающиеся винты создают такой грохот, что заглушают даже звуки рока. Мутные капли воды срываются с лопастей и хлещут в лица стоящих поблизости людей. Шеренга новобранцев рассыпается, и они подбегают к цепочному ограждению, окружающему посадочную площадку.

Отсюда им все прекрасно видно. Эту сцену они наблюдали уже много раз. Только дома, на экранах своих телевизоров. Все точно так же. Вываливающиеся из вертолетов солдаты перепачканы грязью. У них в руках оружие. Некоторые перепоясаны патронными лентами. Они только что вернулись из боя.

Некоторые ранены. Их повязки в крови.

Некоторые не в состоянии идти, и их выносят на носилках.

Повиснув на ограждении, новобранцы молча смотрят, как медики заталкивают раненых в санитарные машины. Четверо солдат вытаскивают из вертолета одного из тяжелораненых. Они делают неловкое движение, и несчастный роняет на землю какие-то личные вещи, которые только что прижимал к себе.

Но это не личные вещи. Из него вываливается что-то мокрое, скользкое, фиолетово-красно-желтое. Находящийся неподалеку санитар подхватывает все это и пытается запихнуть обратно в раненого.

Из лачуги выходит сержант Джеффриз. Он открывает рот, чтобы задать новобранцам взбучку за то, что они без разрешения покинули строй, но тут видит, что большинство из них, согнувшись пополам, расстаются с содержимым своих желудков. Сержант переводит взгляд на посадочную площадку. Затем закрывает рот и, уперев руки в бока, остается молча стоять на месте, лишь медленно покачивая головой.

Лос-Анджелес

За несколько мгновений до того, как полиция открыла огонь, Иден бросилась бежать. Она увидела винтовки, нацеленные на участников марша протеста из-за рядов пластиковых щитов, с прикрепленными к их стволам пузатыми баллончиками.

– Бежим! – заорала Иден. – Надо сматываться отсюда!

Она уже пробиралась через скандирующую лозунги толпу, когда сверху на них посыпались баллончики со слезоточивым газом.

Демонстранты, которые за секунду до этого представляли собой единую ожесточенную массу, теперь превратились в десять тысяч удирающих в панике индивидуумов. Как только кругом стали расти зловещие белые облака газа, толпа беспорядочно хлынула назад и в прилегающие проулки.

Но на углу бульвара Уэствуд дорогу им преградили черные фигуры в касках. Протестующие оказались зажатыми между ползущей на них стеной слезоточивого газа и дубинками Национальной гвардии.

Прижав к лицу носовой платок, Иден последовала за кучкой подростков, карабкавшихся на изгородь какого-то сада. Его хозяева, зажиточного вида супружеская пара средних лет, стояли на крыльце своего построенного в стиле эпохи Тюдоров дома и ошеломленно наблюдали, как гвардейцы дубинками расправлялись с демонстрантами.

Наконец забор не выдержал и рухнул. Перелезавшие через него молодые люди покатились на землю. К ним тут же подскочили гвардейцы и, орудуя дубинками и ногами, принялись их избивать.

По саду шло белое облако газа, и в суматохе Иден вдохнула-таки его. Закашлявшись, она стала жадно хватать ртом воздух, но только еще больше наглоталась ядовитого вещества. К горлу подкатил ком, она начала давиться.

Вдруг на ее плечо обрушился сильнейший удар. Рука сразу онемела. Ее сбили с ног, и сквозь ручьями льющиеся из глаз слезы она увидела возвышающуюся над ней грозную черную фигуру.

– Отпусти ее! – заорал незнакомый голос.

Чьи-то руки рывком подняли Иден на ноги. Хозяин дома загородил ее от гвардейца.

– Отпусти ее, – повторил он. – Я видел, как ты ударил эту девушку. Она ничего не сделала.

Поросячья морда негра-гвардейца повернулась к Иден. Из-под защитных очков на нее уставились черные глазки.

– Оставь ее, – сказал хозяин дома. – Иди побегай за кем-нибудь, кто посильнее.

Негр некоторое время колебался, затем отступил и бросился догонять остальных.

Обняв Иден за плечи, ее спаситель повел девушку в дом. Он захлопнул дверь и задвинул засов. Его жена в этот момент плотно закрывала окна, чтобы ядовитый газ не проник в помещение.

– Воды, – в отчаянии прошептала Иден, держась за горло.

– Подлость-то какая, – запричитала женщина. – Нельзя же так травить людей.

Трясясь всем телом, Иден сделала несколько глотков.

– Спасибо, что вытащили меня оттуда.

– У нас тоже есть дочь, – проговорил мужчина. – Она уже взрослая, но… эти гвардейцы не должны были вести себя так бесчеловечно.

– Они вчера убили четверых студентов. Поэтому мы и вышли на улицу.

– Сама-то ты не студентка?

– Нет. Но скоро буду.

– А как тебя зовут?

– Иден.

– Тебя действительно так волнует вьетнамская война? – чуть заметно улыбнувшись, спросила женщина.

Иден кивнула.

– Я считаю, что ничего более отвратительного мировая история еще не знала.

Супруги с интересом разглядывали ее. Она была прекрасна, с овальным лицом и изящным, как у ангела Боттичелли, телом. Ее черные волосы вьющимися локонами падали на плечи.

Несмотря на залитые слезами глаза и перепачканную одежду, Иден выглядела чрезвычайно привлекательно. Под футболкой и джинсами угадывались плавные линии еще девичьих грудей и стройных бедер. Однако ее лицо с волевым подбородком и широкими скулами казалось, по крайней мере, на первый взгляд, вполне взрослым. Ярко-зеленые глаза светились каким-то дерзким, слегка диковатым светом. Тени сменяющих друг друга эмоций пробегали по ее лицу, словно облака по летнему небу.

– Обо мне не беспокойтесь, – заявила Иден своим спасителям. – Я уже не первый раз попадаю в такой переплет.

– Тебе надо смыть с себя всю эту пакость, – сказала женщина. – Пойдем.

Пока хозяйка дома застирывала ее футболку, Иден стояла под душем, и колючие струи воды сбивали с ее кожи ядовитые частицы слезоточивого газа.

Закончив мыться, она открыла дверь и вышла из душевой кабинки. С ее обнаженного тела ручьями стекала вода. Женщина протянула ей полотенце.

– Родители знают, где ты? – спросила она.

– Отец понятия не имеет. Он, пожалуй, не знает, что и война-то во Вьетнаме идет. Наверное, очень устыдился бы, услышав, что его дочь вместе с какими-то длинноволосыми участвует в акциях протеста.

– А что, матери у тебя нет?

– Она в Испании. Они разведены. Я живу в школе-интернате.