Открыв рот, Матильда уставилась на Мерседес.

– И ты взяла бы меня с собой?

– Конечно.

Монашка сглотнула слезы и притихла, переваривая услышанное.

Стоял пик лета, когда великий художник Солнце начало наносить завершающие мазки на свое гениальное полотно. Сено уже было убрано, овощи и фрукты созрели, дороги стали пыльными от жары, а море притихло, и на его лазурной глади не видно было ни волн, ни даже легкой ряби. Все вокруг млело от зноя и света. Оставаться в такую погоду дома было настоящей пыткой. Матильду все чаще мучили приступы клаустрофобии, и Мерседес всем сердцем сочувствовала ей.

– Если ей не дать глотнуть свежего воздуха, – говорила она матери, – она здесь совсем с ума сойдет.

В один из уик-эндов девушки решили-таки прогуляться по окрестностям деревни. Головы они покрыли большими соломенными шляпами, а в руки взяли для отвода глаз плетеные корзины. На Мерседес было платье без рукавов, Матильде же пришлось надеть блузку, чтобы как-то скрыть свою бледную кожу.

– А что, если вы кого-нибудь встретите? – обеспокоенно спросила Кончита. – Вы же знаете, как быстро здесь распространяются слухи.

– Да никто нас не увидит, – заверила ее Мерседес. – А если и увидит, я скажу, что это моя двоюродная сестра. В конце концов, кому какое дело? Не волнуйся, мама, я позабочусь о Матильде.

В час послеобеденного отдыха они выскользнули из опустевшей деревни и пошли по проселочной дороге, что петляла среди полей и дубовых рощиц.

Вдоль дороги росли кусты ежевики, усыпанные спелыми ягодами. Целое море сладких сочных плодов! Изголодавшаяся по витаминам Матильда с жадностью принялась запихивать ягоды в рот.

– Вот это да! – радостно воскликнула она. – Можно объедаться, пока дурно не станет!

– Или пока не пронесет, что более вероятно, – урезонила ее Мерседес.

Корзины, которые они взяли с собой для маскировки, стали казаться ужасно тяжелыми. А никто им так и не встретился. С того дня, когда сгорел монастырь, это был первый выход Матильды из дома. Ее волосы наконец начали потихоньку отрастать, хотя все еще оставались слишком короткими и она так и не избавилась от того, что Кончита называла «монашеским видом». Воздух и солнце приводили ее в восторг, и Мерседес заметила, как дрожат у Матильды на ресницах слезы счастья.

Было нестерпимо жарко. На другом конце поля крестьяне собирали скошенное сено в золотистые стога. Тут и там можно было увидеть запряженных в телегу ослика или коня, мирно щиплющих траву и время от времени слегка прядающих ушами. Откуда-то издалека изредка доносились охотничьи выстрелы, от которых на несколько секунд замолкал звон цикад.

Дорога привела их к маленькому крестьянскому хозяйству. Под раскидистым деревом возвышался сложенный из камней колодец. После горячих от солнца и сладких ягод их страшно мучила жажда. Подняв наверх полное ведро ледяной воды, они принялись черпать ее пригоршнями и пить. Вода была изумительно вкусной.

– Хороша водичка-то, а? – крикнула им из окна пожилая женщина.

– Хороша, – переводя дыхание, согласилась Мерседес.

Прошагав еще милю, они стали уставать и, сойдя с дороги, углубились в дубовую рощу. Здесь они нашли тенистую полянку и растянулись на земле.

К этому времени почти все цветы уже отцвели, однако Матильда умудрилась все же набрать целую охапку васильков, генциан и розового валериана. Она разложила цветы на подоле юбки и начала плести из них нечто вроде довольно-таки хлипкой гирлянды.

Мерседес, лежа на спине, сонными глазами следила за подругой.

– Что это ты делаешь?

– Венок для тебя.

– У тебя еще есть силы на разные глупости? Господи, ну и жара. – Она закрыла глаза и задремала, пока над ней не склонилась Матильда, пытаясь надеть ей на голову свое творение. Венок развалился почти в ту же секунду. Цветы и стебли запутались в черных локонах Мерседес.

– Идиотка, – раздраженно проговорила она, отряхивая волосы. – Я почти заснула!

Матильда смотрела на нее полными любви глазами и улыбалась.

– Моя маленькая сердитая королева. Я пойду за тобой хоть на край света.

– Может быть, такая возможность тебе представится. – Глаза Мерседес сделались серьезными. – Мир, похоже, катится в тартарары.

– Мой мир – это ты.

По телу Мерседес будто прокатилась горячая волна. На шее запульсировала венка. Матильда склонилась и поцеловала ее в яркие, чувственные губы. Ладонь монашки осторожно легла ей на грудь.

– Сейчас слишком жарко для этого, – капризно сказала Мерседес, отворачивая лицо. Она положила руки под голову.

Губы Матильды коснулись волос под мышкой Мерседес. Она вдохнула волнующий, возбуждающий запах живой плоти, ощутила во рту горько-сладкий вкус пота.

– Не надо, – смущенно уворачиваясь, томно проговорила Мерседес. – От меня воняет.

– Ты пахнешь, как роза.

– Скорее, как загнанная лошадь.

– Это чудесный запах. – Губы Матильды дрожали. Она провела языком по потной коже Мерседес. – Это наркотик. Опиум. Дурман. – Голова ее шла кругом. Она горячо зашептала: – Любовь моя, я от тебя без ума.

Она поцеловала Мерседес в шею и начала расстегивать ей платье.

– Ты что делаешь? – простонала та, глядя на монашку затуманенным взором.

– Люблю тебя, моя прелесть. – Дрожащими пальцами Матильда расстегнула платье Мерседес и обнажила ее изящные груди.

– Только не здесь! – испугалась вдруг девушка.

– Не бойся, никто не увидит.

– Ты что, собираешься проглотить меня, словно спелую ягоду?

– Точно. Словно ягоду, – прошептала Матильда.

Мерседес почувствовала, как с жадностью прильнула Матильда к ее грудям, как теплый язык ласкает ее соски. Теряя над собой контроль, она обеими руками обхватила голову монашки. Какое безрассудство – позволить любить себя подобным образом! Но страсть Матильды пьянила, как молодое вино.

Мерседес была более застенчивой и невинной, чем, возможно, думала о ней Матильда, и сначала даже закрывала лицо руками, сгорая от смущения. Но затем ее охватило наслаждение. Оно пришло к ней не вдруг, не неожиданно, а как старый, добрый приятель, которого она почему-то позабыла.

Объятая сладостной истомой, не в силах даже говорить, она полностью отдала свое тело во власть Матильды. Казалось, происходит что-то, что никому не дано остановить. Здесь не было ни правых, ни виноватых. И пусть жизнь не вечна, и будет старость, и не уйти от смерти, но сейчас плод созрел и раскрыл свою алую плоть солнцу. Мерседес почувствовала, как Матильда шарит голодным ртом у нее между ног и лижет, сосет то тайное, то интимное место, до которого прежде никто другой еще никогда не дотрагивался.

Она закрыла глаза и всем своим существом отдалась этому жгучему, всепоглощающему чувству безграничного блаженства, которое все больше и больше росло, крепло и наливалось. Оно становилось все слаще, все теплее, пока наконец не раскрылось, подобно лепесткам волшебного цветка, и тогда тело Мерседес выгнулось и из груди вырвался стон наслаждения.

Внезапно солнце стало огромным и засияло ослепительным светом, и, лежа под деревом на шуршащих прошлогодних листьях, Мерседес задохнулась в безудержном экстазе.

Севилья

Джерард Массагуэр возвращается из поездки в Рим с обещаниями итальянского правительства и впредь оказывать помощь режиму Франко. О результатах своего визита он докладывает непосредственно находящемуся в Бургосе генералиссимусу. Вместе с ним туда отправляются Мариса и Альфонсо.

– Одно можно сказать о Муссолини, – замечает он жене после аудиенции, – выглядит он молодцом. А наш Франко напоминает мне гипсового болвана с надутой рожей.

– Тебе следует постараться войти в контакт с его женой, – скривив губы, говорит Мариса, касаясь рукой медали, которую на грудь мужа только что повесил Франко.

Они едут в оперу.

Сейчас, когда ему исполнилось тридцать семь, Джерард Массагуэр подходит к пику своего расцвета. В его глазах на потрясающе красивом лице чувствуются уверенность и сила. У него безукоризненного покроя смокинг и ослепительно сверкающая бриллиантовая заколка для галстука. Во всем его облике ощущаются богатство и власть. И женщины это особенно быстро чуют. А успех, которым он пользуется удам, как, впрочем, и в бизнесе, становится почти легендарным.