Море Миша помнил с тех пор, как стал сознавать самого себя. Когда он был совсем маленьким, то они с бабушкой каждое утро ходили к морю, чтобы подышать целительным, наполненным свежестью морских далей, воздухом, полюбоваться игрой красок, возникающей на стыке луча и бегущей волны и покормить чаек тем хлебом, что оставался от обедов и ужинов. Миша очень любил эти утренние прогулки. Потом бабушка умерла, и мама стала оставлять Мишу дома одного, повторяя время от времени:

- Вот подойдет очередь, и ты будешь ходить в детский садик. Там тебе понравится, там много игрушек, а главное - ты будешь в коллективе: знаешь, сколько там таких же, как ты, маленьких мальчиков и девочек!

Но это "скоро" никак не наступало, и мама , которая сначала очень беспокоилась о Мише, оставляя его одного в пустой квартире, через какое-то время немного успокоилась, и приходя с работы, ласково расспрашивала, как он провел день, и все ли сделал, что она ему наказывала, а потом говорила: - Ну, ты у меня молодец, настоящий мужик. Ничего, обойдемся и без детского

сада. Вот годик ещё пройдет - в школу пойдешь, там интересно, не будешь так скучать, как дома. - А я не скучаю, - отвечал Миша, - смотри, сколько я нарисовал! Ты мне купишь

новый альбом?

- Конечно, куплю. Рисуй, сынок. Может быть, ты у меня художником будешь, - мама ласково трепала Мишу за волосы.

И Миша очень старался, что бы мама была им довольна. Он действительно с каждой неделей становился все самостоятельней, научился сам разогревать, сваренный мамой вечером, обед и даже мыл после себя грязные тарелки и кастрюльки.

Были у него и любимые игрушки. Лошадку ему купила ещё бабушка. На ней можно было славно качаться взад и вперед, а можно вообразить, что это боевой горячий конь, на котором Миша мчался навстречу врагам, и тогда маленькая комната сразу превращалась в огромное поле сражения, и Миша всегда выходил победителем из всех, придуманных им, боев. Был ещё у Миши плюшевый мишка, тезка, основательно потрепанный, ибо он часто выручал Мишу в самую опасную минуту сражения, принимая на себя и свистящие пули, и сабельные удары, словом - настоящий испытанный друг. Да мало ли какие игрушки были у Миши, на каждый день рождения мама дарила ему то пожарную машину, то заводной самолет.

Но больше всего Миша любил рисовать, карандаш и и альбом были самыми большими Мишиными друзьями. Каждый год мама покупала ему новую коробку карандашей и несколько альбомов, которые он изрисовывал очень быстро, и потом рисовал на любых листочках, какие ему попадались в руки, пока не появлялся новый альбом. Маме на день её рождения он дарил каждый год самый красивый свой рисунок. Над ним он трудился особенно старательно, часто не один день, и подписывал внизу крупными печатными буквами: "МАМЕ ОТ МИШИ", эти буквы он уже хорошо знал. Мама всегда была довольна его подарком. Целуя Мишу в висок, она говорила: "Ах, ты мой художник!" и ставила Мишину картину на буфет, где она стояла целый год, пока не заменялась новым Мишиным творением, сделанным уже более умелой рукой малыша.

И второй страстью маленького художника было море. Он мог часами, без устали, смотреть на его переливающуюся на солнце поверхность, или на перекаты волн, набегающие на берег. Воображение уносило его далеко-далеко, в удивительные чудесные страны, такие диковинные, что бледнели все царства и королевства волшебных сказок, которые читала ему мама по воскресеньям.

Каждое утро, проводив маму на работу, Миша шел к морю, в самый конец городского пляжа, где лежали, как ленивые тюлени, огромные валуны, и куда не часто забредали люди, приезжавшие в их курортный городок. Мама разрешала Мише ходить к морю, взяв с него слово не купаться. И так как Миша в общем-то рос послушным мальчиком, то она ему верила, и малыш никогда не нарушал данного слова. Жить рядом с морем и не общаться с ним невозможно, это мама Миши очень хорошо понимала. И утренние часы, когда, набив карманы хлебными корками, Миша шел к берегу кормить чаек, были для него самыми счастливыми. Суетливые крикливые чайки уже ждали его, кружась над выступающей из моря большой корягой, невесть в какие времена занесенною сюда разбушевавшимся морем, да так и засевшей за бурым горбатым валуном, похожим на медведя. Иногда они уже издалека летели к Мише, выражая криками свое ликование по поводу его появления. Миша разламывал корки на мелкие кусочки и подбрасывал крошево высоко вверх, а чайки на лету схватывали кусочки хлеба, быстро проглатывали, и делали все новые и новые виражи. Иногда они ссорились меж собой, ведь к каждой подброшенной вверх крохе, устремлялось сразу несколько чаек, а доставалась она только самой ловкой и проворной. Мише хотелось, хоть и не очень сытно, но накормить, как можно большее количество чаек, но чайки были так похожи друг на друга, что Миша не мог их отличить, и поэтому весь хлеб в основном доставался одним и тем же, самым отважным и рискованным чайкам, которые, пока другие раздумывали, стремительно бросались вниз и выхватывали пищу из-под носа, а вернее из-под клюва, у своих осторожных и медлительных родичей.

Каждый день Миша бросал кусочки хлеба все ниже, и ниже, приучая птиц не бояться его, и они постепенно привыкали к мальчику, кружась так низко над его головою, что, казалось, подпрыгни Миша - и можно коснуться пальцами их оперения. Иногда он стоял, держа хлеб на ладони вытянутой руки, и ждал, что какая-нибудь чайка срежет кусочек хлеба с его ладони. Но чайки, сделав несколько ленивых кругов над корягой, возле которой чаще всего кормил птиц мальчик, медленно улетали в сторону, зорко вглядываясь в глубины волн, но сразу же возвращались, как только Миша опять начинал подбрасывать кусочки хлеба вверх, и их мельтешение вновь превращалось в сплошную карусель.

Но вот однажды, когда, замерев в "позе дающего2, Миша с каким-то внутренним жаром и нетерпением стал обращаться к пролетающим над ним,

птицам, словно заклиная каждую: "Ну, пожалуйста! Ну, возьми, возьми! Ну, сделай это! Не бойся! Бери же!" - одна крупная, с горбатым клювом чайка вдруг спланировала к Мишиной ладони и , срезав кусочек хлеба, пошла на очередной крутой вираж. Миша даже ойкнул от неожиданности и радости, и, не отрывая взгляда, стал следить за отважной, стараясь заметить и запомнить хоть что-то, что отличало бы её от всех остальных. "Ага, у неё полосатый хвост, ну конечно, конечно, одно перышко светлее, другое темнее, как интересно. Ну, молодец! Давай

еще раз, ну! - мысленно молил Миша. Но вот чайка с полосатым хвостом затерялась в кружащейся стае и исчезла из поля зрения мальчика, будто растворилась в легкой воздушной дымке пространства.

На другой день после этого события погода испортилась. Море разбушевалось так сильно, что гребни волн, закручиваясь в завитки кипящей пены, обрушивали на берег яростные и хлесткие удары. Порывы ветра несли с собой мелкие холодные капли дождя, которые, оседая на лицах людей, гуляющих у моря, тонкими струйками стекали за воротники плащей. Люди ежились под выплесками неба и моря, и спешили по домам. Но Миша, подняв над головой капюшон своей куртки, все равно пришел к морю - покормить чаек. И птицы, как всегда, окружили его маленькую фигурку, сопротивляющуюся напору ветра, и старались не упустить ни одну из тех крошек, что бросал им мальчик, восхищая его своей проворностью. А Миша все вглядывался в стаю, ища чайку с полосатым хвостом, Чару, как назвал он её про себя. "Ну конечно, вот она!" - Чара, Чара! - позвал её Миша, протягивая на ладони небольшой кусочек хлеба,

и Чара снова слету, лишь на одну секунду приостановившись, схватила клювом с ладони приготовленное для неё угощенье и влилась в хоровод галдящих сородичей.

Миша был очень доволен и рад тому доверию, что оказала ему эта красивая птица. Он скатал размокший от дождя хлебный мякиш в маленький шарик и выставил ладонь под мелкую дробь хмурого неба, высматривая Чару. И она не замедлила появиться. Мальчик заметил, что она что-то держала в клюве, и приблизившись к Мишиной ладони, вдруг выронила на неё это "что-то", и, схватив хлебный шарик, взмахивая сильными крыльями, ушла на разворот. А Миша стал рассматривать подарок Чары. И что же? Он увидел в своем полураскрытом кулачке небольшой янтарный камешек, прозрачный, как капелька только что выкаченного из улья меда, обточенный волной с такой тщательностью, что ничего не портило его завершенной овальности. - Ой, Чара! - изумился Миша, смеясь тихим счастливым смехом и любуясь