Он смотрит на дорогу, ведя машину в полной тишине. Хмыкнув, я вжимаюсь в сиденье и обнимаю себя. Прохладная машина, которая несколько минут назад казалась раем, теперь похожа на арктическую тундру. Я потираю руки, чтобы избавиться от мурашек.

— Здесь так холодно. Я, словно мертвец, — мое тело начинает дрожать.

— Ужасное сравнение.

Наклоняясь, я уменьшаю кондиционер. Он собирается снова увеличить мощность, но я отпихиваю его руку. Не обращая внимания, он убирает мою руку и увеличивает прохладу.

— Ты самый выводящий из себя человек, которого я знаю. Когда эти часы закончатся, я никогда снова не хочу тебя видеть!

— Полностью согласен, солнышко. Сто часов тянуться словно вечность.

— Знаешь, мог бы и ускорить дело. Просто притворись, что я все отработала.

Он качает головой.

— И позволить тебе так легко соскочить?

— Не я вела машину! — кричу я. — Когда ты собираешься поднять задницу и начать искать Викторию? Ее уже нет неделю, и, кажется, всем наплевать.

— А тебе-то что? Если она действительно устроила аварию и сбежала, ты должна быть счастлива, что она где-то курит наркоту и умирает в углу.

— Лишь потому что она стерва не значит, что она заслуживает боли. Она должна быть в больнице и лечиться,

Адам выпускает шумный вздох. Его грудь опускается, когда хватка на руле ослабевает.

— Нет, это не так.

Я тяжело вздыхаю и отворачиваюсь от него.

Я знаю, я хороший человек, но он, кажется, каждый раз пытается очернить меня. Эти пристальные, свирепые взгляды. То, как он выглядит, когда видит, что я развлекаюсь со своими друзьями, и напрягает челюсть. Как он целенаправленно ошивается рядом, когда я заправляю машину, чтобы убедиться, что моя регистрация и документы актуальны, потому что я не могу этого сделать сама. Не реже одного раза в неделю я ловлю его, когда он следует за мной на своей патрульной машине, пытаясь поймать за превышение скорости или проезд на красный свет. То, как он всегда неодобрительно смотрит на мою одежду и то, как он практически преследует моих друзей и задает жару, когда они немного переходят черту. Он был проклятием моего существования в течение семи лет, но если думает, что может сломать эту девушку, то ему нужно кое-что узнать.

— Мы анализируем неудачу намного больше, чем успех, — говорю я окну.

— Мудрые слова.

— Это слова Макконахи, — говорю я. Вижу, как его рот начинает двигаться, поэтому я поднимаю руку, чтобы остановить его: — Прежде чем ты сделаешь какой-нибудь комментарий о том, что я недостаточно умна, чтобы придумать собственную цитату, позволь просто сказать, что я устала от этого, устала от тебя, потому что ты всегда находишь во мне недостатки, вместо того, чтобы заметить что-то хорошее. Мне не нужно твоё одобрение, но я, конечно же, и не хочу твоей снисходительности. Я устала пытаться показать тебе, насколько я классная. Потому что, на случай, если ты не заметил, я чертовски восхитительна.

Адам съезжает с шоссе, и я стараюсь заставить губы не дрожать. Я смотрю на приборную панель, пол, на своё сиденье. На что угодно, кроме него. Внутренняя часть его грузовика девственно чиста. Нетипично и глупо для подобной машины. Она должна быть грязной и с беспорядком внутри. Но нет, не машина Адама Рейнгольда. У него должен быть идеально чистый пикап. Самый идеальный, самый чистый пикап во всем Огайо.

Ненавижу его.

И его грузовик ненавижу.

Мы поворачиваем на мою улицу, и как только подъезжаем к дому, моя рука на ручке двери.

Я выхожу из машины, но до того, как закрываю дверь, он зовёт меня:

— Лия.

Останавливаюсь, рука на металлической раме. Я стою в открытой зоне между дверью и машиной. Не хочу смотреть на него. Так что я этого и не делаю. Я смотрю на чёрный тротуар под ногами. Он не говорит. Но он произнёс мое имя, поэтому, очевидно, ему нужно что-то сказать, но он молчит.

Вопреки здравому смыслу, я смотрю наверх. Взгляд этих угольно-чёрных глаз немного затуманен, и он кусает чёртову губу.

— Мы анализируем неудачу намного больше, чем успех, — говорит он.

Хмурю брови.

Он кладёт локоть на центральную консоль и наклоняется ко мне.

— То, что ты сегодня сделала. Это было... великолепно, — голос глубокой, низкий и полон смысла.

Мое сердце немного падает в желудок. Я смотрю в сторону и дышу, убеждаясь, что не показываю, сколько это простое признание моих действия значит для меня.

Или как смущает меня.

Отступая в сторону, я закрываю дверь. Вероятно, это не правильный ответ на его слова, но я делаю именно так. Поворачиваюсь и стараюсь не споткнуться по дороге к моему дому. Его грузовик все еще на обочине, когда я поднимаюсь по лестнице в дом, вставляю ключ в замок и открываю дверь.

Вхожу внутрь, закрываю дверь и прижимаюсь к ней спиной. Я внутри, кажется, вечность, когда слышу, как он уезжает. Легко постукивая головой о дверь, я пытаюсь понять, почему кожу покалывает, и почему сердце бьется так сильно, что я чувствую, словно оно вот-вот вырвется из груди.

— Лия, это ты? — спрашивает папа где-то в доме.

Отталкиваюсь от двери, пытаясь взбодриться, и следую за звуком его голоса на кухню. Он стоит над кастрюлей, отмеряя чашками сахар.

— Время для ирисок? — скидываю кроссовки и сажусь на столешницу.

— Угадала. Мне бы не помешала помощь, — он указывает на кастрюлю с остывающей массой для конфет.

Никто не спорит с Бобом Пейджем, так что я встаю, мою руки и снова сажусь на место. Придвигаю кастрюлю и чувствую прохладную массу.

Он смешивает сахар и кукурузный крахмал в кастрюле, пока я вытаскиваю массу для ирисок из другой. И разрезаю ее на однодюймовые полоски. С каждым разрезом я думаю о том, как Адам вернул мне мои же слова. Может быть, я та, кто все это время анализировала его неудачи, предполагая худшее и обвиняя его в том, что он плохой парень. Если так, я так же отвратительна, как и он.

— Все в порядке? — спрашивает папа, вливая кукурузный сироп в кастрюлю.

— Я сумасбродная? — спрашиваю я, разрезая массу.

— Тебе надо разъяснить это для меня.

— Нет, милая, ты совсем не сумасбродная, вот что ты должен был мне сказать.

— То, что я должен сказать, и что я скажу, — две разные вещи. Что тебя беспокоит? — он смешивает ингредиенты в кастрюле над пламенем.

Я вытаскиваю кусок разрезанной массы и чувствую ее липкую текстуру.

— Знаю, я кажусь недалёкой и нерешительной. Часть из этого - правда. Мне не нравится относиться к жизни слишком серьезно. И я получаю удовольствие. Жизнь - это весело, понимаешь?

— Это одно из твоих самых великолепных качеств.

Я ломаю ириску в руке.

— Нет никакого важного смысла существования. По крайней мере, не для внешнего мира. Но для меня все это гораздо большее. Я просто хочу, чтобы люди это видели.

Он издаёт понимающийся звук, пока помешивает, и его смесь доходит до кипения.

— Конечно, в этом рецепте много ингредиентов, не так ли?

Я внутренне стону. Вот и способ поддержать меня, папа.

Может быть, если бы я была Эммой с ее скрипкой, он остановился бы и сказал мне, насколько я удивительная. Или, если бы я была дорогим сыном Люком, он бы перечислил все его удивительные качества. Но нет, я просто Лия.

Он снимает кастрюлю с огня.

— Сахар, кукурузный крахмал, масло, кукурузный сироп, даже вода. Сладость и острота в одном флаконе. Это сложно и в то же время просто. Я считаю масло соленым, — говорит он, подмигивая. — Выбери вкус.

Бросаю массу для ирисок и вытаскиваю папину банку с ароматизаторами и пищевыми красителями. Просматривая их, выбираю экстракт ванили и небольшой пакетик оранжевой краски.

— Хороший выбор. Оранжевый - цвет веселья. И ваниль придает вкус, напоминающий мне вечер. И сильный аромат тоже.

Он добавляет их в кастрюлю, а затем выливает смесь в форму для выпечки.

— Такой позор, — говорит он, — столько времени уходит на приготовление конфет и лишь секунды, чтобы съесть. Они нравятся всем. Все комментируют насколько у них классный цвет и приятный вкус.